сдержаннее. В судьбы «посажеников божьих» на тронах не лез, а из явственного записал только о сожжении вражьей «хранцузской» стаей первопрестольного кремля.
В связи с чем от царских щедрот избежал уже традиционного Алексеевского равелина Петропавловки – государь лишь милостиво остановил свое монаршее внимание на ссылке завирального провидица подальше, в Святые Соловки. Правда в тюремную их часть, к колодникам и прежним староверам.
А ведь абсолютно прав был император Александр в собственных высоких решениях. Влияние исцеляющего Соловецкого воздуха отрезвляло любого. Обширные видения грядущего и прочие никчемные знания, не вмещающиеся в сознании одного смертного человечка, как колосья серпом отрезало. Надолго ушли они тогда из горемычной головы. Почти на год хватило этого долгожданного на тот момент отдохновения.
С пользой провел Даданий те месяцы – в посте и молитве. Подарила ему жизнь спокойствие и благолепие. Да и простой сон обычного смертного. С самыми рядовыми героями и сюжетами. Вот тогда и понял инок, как пользительно думать о чем-то простодушном, не слушать голосов ангельских, не знать про всех все. Непритязательно просыпаться, аппетитно вкушать немудреную трапезу свою. Думал, что отмолил себя. Что отпустило. Только ненадолго было это безмолвие.
Снова очень скоро узрел он свежие образы, поспешили к нему голоса. Впрочем, много реже и тише. Но монах уже по себе понимал, что, коли не запишет он эти знания, не начертает все пером по бумаге, так будут приходить они к нему вновь и снова, будто унылые вечерние сумерки за радостным рождественским богослужением. Или напротив, как яркие карнавальные шутихи, цветные и громкие.
Сколько раз пытался устроить себе этакую прокрастинацию9 – все неудачно. Напоминание и осознание вовремя несделанного приходило почти немедленно. А инок уже приноровился: порой только выводил на бумаге облаченные в слова фантасмагории и решительно сжигал хрупкий лист на маленьком свечном огарке.
Словом, и себя так, и внутренних своих гостей-новостей путал-отвлекал во времена их особенно активных периодов. Чтобы в своем рассудке остаться и чужого не затронуть.
Но порою были особые ангельские напутствия, которые он принимал совсем близко и сердечно. Так почувствовал монах предстоящую смерть брата своего по вере православной – достопочтимого Никодима Греческого, в далекой-далекой Элладе среди стойкого горячего гранита в местах заветного святого Афона проживающего.
Образ его, трудами Семена Богослова увлеченного, аккурат на Пасху 1805 года подоспел и цифрой четыре обагрился. Хорошо помнил этот день провидец, восьмое апреля было – точно в канун дня рождения собственного. Воспринял это монах как личное горе. Понимал Даданий, что через четыре года Никодима свежепреставленного на погост братья понесут, и столь нечастые слезы обреченной муки и счастья на очах его монашеских набухли, что не приведи Господь. А, впрочем, прими же и нас всех также светло за веру твою, Господи Христе.
А