Он никогда не простит ее. И она не могла проклинать его за это.
А потом он привел к ней ребенка. Девочка прошла сквозь большие двустворчатые ворота виллы Ривелли, и ее лицо осветилось восхищением перед великолепием этого места. Она была смуглой, как и Доменика, с глазами цвета кофе, кожей цвета noci[70] и волосами как cаscata cаstana[71]: они опускались ей до пояса темными каскадами с пробивающимися на солнце рыжими прядями и сами просились в руки, чтобы их нежно ласкали и причесывали; чтобы кто-то, вроде Доменики, ухаживал за ними.
Сначала девочка бросилась к большому фонтану, над которым, в кристально чистом воздухе, висела радуга. Его бассейн располагался на полпути от ворот к крытой террасе, которая заканчивалась громадными входными дверями. Она подбежала к крытой террасе, на которой, в своих нишах, уже много веков стояли статуи древних римских богов. Она что-то прокричала, но Доменика не могла услышать ее из окон своей каморки над стойлом. Девочка повернулась – ее волосы метнулись вслед за ней – и крикнула что-то в том направлении, откуда пришла.
И тогда Доменика увидела его. Он вошел во двор той своей походкой, которую она хорошо помнила с их детства. Ее подруги говорили, что у него напыщенный вид. Ее тетушки говорили, что он живое воплощение опасности. Он наш племянник, и мы обязаны дать ему крышу над головой, говорил ее отец. Так все и началось. И когда он вошел в ворота виллы Ривелли, с этим своим туманным взглядом, направленным на девочку, сердце Доменики забилось быстрее и шипы глубже впились в ее тело. Она поняла не только что она хочет, все еще хочет, но и что сейчас произойдет. Почти десять лет самоистязания, и вот наконец Господь простил ее? Был ли это только ее грех?
– Ты должна сделать это для меня, – это произнес не сам Господь, но уста его слуги, которыми он говорил с миром.
Девочка подбежала к нему, подняла на него глаза и что-то сказала. И Доменика увидела, как он нежно погладил ее по голове, кивнул и дотронулся до ее лба. А затем, не снимая руки с ее плеча, он повернулся от громадной виллы и нежно направил ребенка на тропинку из желтой sassolini[72] и прошел с ней по изгибу дорожки к старой изгороди из камелий, в проходе сквозь которую открывался вид на истоптанное поле и громадный каменный амбар. Увидев, как он ведет себя с девочкой, Доменика почувствовала первые признаки надежды.
Услышав их шаги на лестнице, она вышла встретить их. Дверь была открыта – день был теплым, – и полоски из пластика ярких цветов, висящие в дверном проеме, не позволяли мухам влететь, а ароматам пекущегося хлеба – улетучиться из комнаты. Раздвинув занавески, Доменика осмотрела их обоих: девочку и мужчину. Он опустил руки на плечи девочки. Та стояла с поднятым лицом, светящимся от нетерпения.
– Аspettami qui[73], – сказал он. Девочка кивнула в знак понимания.
– Tornerò[74], – добавил он. Она должна была ждать его здесь. Он вернется.
– Quando? – спросила она. – Perché lei ha ditto[75]…