Гравицкий, давно уже ставший Ричардом Граем, тоже не слишком задумывался, откуда и зачем приходит в порт странный контрабандист. Лишь как-то раз прикинул, что неплохо бы побывать на борту бразильского «Голландца». Просто так, праздного любопытства ради.
Довелось…
Ветер дул в лицо, разгоняя туман, раздирая белесую пелену в неопрятные мелкие клочья. Он тоже внезапно показался знакомым – харматан, сахарский северо-восточник. Горячий, даже знойный, несмотря на зиму, он терял тепло на грани воды и пустыни, превращаясь в ледяной атлантический норд-ост. Это могло показаться совпадением, но была еще Судьба, помянутая когда-то поэтом Есениным. «Текора» под бразильским флагом, африканский ветер…
Ричард Грай возвращался на старое пепелище. Корабль войдет в знакомый порт в последнюю среду месяца. Какого именно, пока еще неясно. В карманах пиджака – паспорт и несколько мятых ассигнаций, значит, можно взять такси, узнать у водителя месяц, а заодно число и год…
Папироса улетела за борт, и почти сразу вновь щелкнула зажигалка. Ветер загасил огонь, человек повернулся к нему спиной, прикурил…
Если дует харматан, значит, январь или февраль. А год? Кончилась ли война? Здесь спросить не у кого, палуба пуста.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
Бывший штабс-капитан вдруг понял, что тогда, теплым маем 1923-го, он вовсе не собирался спасать Есенина от дурной пули. Поэт в этом не нуждался. Есенин любил маску простодушного деревенского Леля из рязанской глубинки, но в жизни наивностью никогда не страдал. Он знал, что делал – и когда читал стихи перед Государем, и вступая в эсеровскую партию, и после, когда пытался печататься в большевистской «Правде». Его ставка на Красного Льва Революции была ошибкой, но История вполне могла сделать иной поворот.
После визита на квартиру Фернана Дивуара штабс-капитан понял, что если бы покушение не отменили, он не стал бы участвовать, отказался – но и мешать не стал бы тоже. И не только потому, что помянутая поэтом Судьба отвела ему еще целых два с половиной года. Судьбе не только подчиняются – ее выбирают.
И все-таки хорошо, что поэт успел написать «Черного человека»…
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль…
Эпизод с Есениным прошел и забылся, чтобы вспомниться через много-много лет. Но не забылось другое. Нелепая возня в майском Париже, приказы, отдаваемые и тут же отменяемые, офицеры-исполнители, не умеющие толком прятать оружие – вся эта трагикомическая оперетка окончательно убедила его, что рвущийся в белые вожди Кутепов еще более глуп и бестолков, чем казалось прежде. Ни ума, ни таланта, одни лишь амбиции, густо перемешанные с носорожьим упрямством.
Где-то через год Врангель издал приказ о создании Русского Обще-Воинского Союза. Штабс-капитан не понял весьма прозрачного намека, когда же последовало недвусмысленное приглашение, отказался, напомнив, что уволен из армии еще весной 1921 года – по милости все того же Кутепова. Обвинение в трусости и дезертирстве