Каким-то неведомым чутьём он всегда точно угадывает, где она, и тут же устремляется к ней, а, найдя, так радуется, скачет, встаёт на дыбы, кувыркается через голову, она боится, что он раздавит её во время своих прыжков и надеется, что он сломает себе шею, но нет, он снова цел и невредим, и снова ищет её повсюду. В конце сна чёрный бык загоняет её в какое-то отгороженное место, вроде палисадника. Она спряталась за колючими кустами в надежде укрыться, но он снова находит её, без размышлений просовывает голову сквозь колючки и радостно улыбается…
Вот по этой самой улыбке она его и узнала. Да и мудрено было не узнать, когда сон опять, как и многие другие прежде, сбывался во всех деталях.
Прошло совсем немного времени после её прихода в храм, и она стала замечать, что и здесь, в церкви, как и в миру, она оказывается предметом постоянного мужского внимания. «Господи! Господи! Сделай что-нибудь! Зачем ты создал меня такой, что мне негде укрыться! Даже с Тобой не могу поговорить наедине – везде, везде эти липкие взгляды, эта возня, беготня, заглядывание!»
Впрочем, постепенно все успокоились, только не Саша – тот самый сторож в синем халате, что в первый раз открыл двери храма. Теперь он стал серьёзным препятствием для молитвы. Собираясь каждый раз в храм, она с мучительным чувством сознавала, что он там, что ей никуда не деться от встречи. Не бывать в церкви она тоже не могла – церковная служба была единственным средством, облегчающим боль от свежей душевной раны, боль, вытерпеть которую в одиночестве, без помощи свыше, она была не в силах. Но ни в пустом храме, забившись в самый тёмный уголок где-нибудь за печкой, ни в праздничной тесной толпе, смешавшись с народом, всякий раз меняя место, она не чувствовала себя в безопасности. Непостижимым образом он тотчас отыскивал её, и всякий раз у него находилось дело где-нибудь в непосредственной близости от неё – то подлить масло в лампадку, то поставить свечу, что-то достать или передвинуть. Каким-то шестым чувством он угадывал, где она, и продирался напрямик через толпу, а когда оказывался рядом, она ясно ощущала идущее от него некое горячее дуновение и радостное ликование, которое пробуждалось в нём, когда он её видел. Но видеть для него было мало: он пытался заговаривать с её ребёнком, который мужественно, точно догадываясь о чём-то, игнорировал его внимание. Иногда, впрочем, и отвечал. Раз в воскресный день, выстраивая народ к Причастию, он в толпе прижался к ней спиной и замер так. Стиснутая со всех сторон народом, она не могла сразу отодвинуться, и с ужасом чувствовала, как пульсируют между ними чувственные токи – и это после исповеди! За пять шагов до Причастия!
«Хотя бы была ещё одна церковь! – молилась она, – или он куда-нибудь бы делся!» Временами она ненавидела себя. «Господи, если бы я была уродлива, он оставил бы меня в покое! И никто не мешал бы моей беседе с Тобой!» То вдруг начинала ненавидеть его, стыдясь собственных чувств – и ненависти, и слабости.
Закончились