ты будешь выступать с речами каждую неделю, то это быстро всем надоест. Перестанет быть чем-то особенным.
Раньше этот прием срабатывал.
– Ломарк, ты права. Раз в месяц. В понедельник. Нет! Лучше в середине недели. В среду! На большой перемене. В первую среду месяца. Так и сделаем.
Кажется, доволен. Ухмыльнулся и указал на портрет в очках.
– А кто такая эта Лизелотта Герман? – нарочито весело.
– Немецкая архифашистка, – сухо, не поднимая глаз, отозвался Тиле. Говорят, так ответила ученица на экзамене, уже больше двадцати лет с тех пор прошло. Не ради провокации. Просто девочка была исключительно глупа. Лучшая шутка Тиле. Каттнер любит ее рассказывать. Странно все-таки, как ему нравятся анекдоты той страны, от порядков которой он приехал их отучать. Втайне сожалеет, что сам не присутствовал при. этом. Раздувается от гордости, если его принимают за местного.
Каттнер коснулся Тиле.
– Товарищ, нам нужно будет еще раз поговорить о твоем политбюро. Так дальше не пойдет.
Тиле ничего не сказал. Каттнер его отпустил. У двери он еще раз обернулся.
– Ну, значит, физкульт-привет! И да здравствует свежий воздух, коллега! – отсалютовал и исчез.
Эта школа – корабль, идущий ко дну. Крутить штурвал уже давно бессмысленно. Все заняты только устройством собственной судьбы. А что еще остается? Только искать смысл в произвольной, но неизбежной последовательности событий. Свадьба, непременное рождение первого ребенка, почти принудительное появление второго. Тиле, как настоящий коммунист, еще и третьего заделал. У коммунистов было по трое детей, у священников – четверо или пятеро, у асоциальных элементов – не меньше шести. Сколько сейчас детей у Мартенов, никто точно не знает. Как-то она спросила об этом одного из мартеновских сорванцов, тогда школьники коррекционной школы еще ездили в город на автобусе вместе со всеми. Он пообещал узнать дома. При следующей встрече ребенок пересчитал своих братьев и сестер по пальцам. Ему понадобилось три руки. Их было тринадцать. Во всяком случае, тогда. Вместе с младенцами обеих старших сестер даже пятнадцать. Как органных труб. Тринадцать. Больше, чем учеников в ее новом классе.
У нее самой – только один ребенок, один-единственный. И так далеко, что уже и не в счет. Видимо, она К-стратег. При таком уровне рождаемости опасность истребления очень велика. Какой толк от ребенка, если он на другом конце света? Разница во времени больше девяти часов, больше, чем полдня. Один всегда опережает другого. Ей никак не удается запомнить, кто кого. Ни минуты нельзя прожить вместе. Если у Мартенов один ребенок погибнет, останется еще много в запасе. Но если у тебя один-единственный ребенок, это все или ничего.
В ее комнатке в спортзале ничего не изменилось, все так же, как до каникул. На столе – сигнальный свисток и секундомер. Занавески задернуты. Приятный приглушенный свет.
Внезапно навалилась усталость. Надо присесть. Ненадолго. Прислонить голову к стене. В зеркале над умывальником отражается макушка. Лоб. Морщины. Кореи волос. Седина, уже больше