распахнув дверь квартиры Полонской, чтобы выветрился затхлый, сырой запах осиротевшего дома. – Я у себя даже заснуть без моего шлимазла не смогла бы. Я давно поняла, что его больше нет. Еще в сорок первом. Как оборвалось внутри. И холодно здесь все время, – она потерла тощую грудину. – Одна я теперь, как Софа, видно, моя очередь двор сторожить и хай на всех поднимать. Тем более, что я теперь самая старая тут.
– Раскатала губу! – рассмеялась Нюська. – Почету захотелось? Ты сначала Лельку Гордееву переживи!
– А она что?..
– Она то. Правда, не выходит почти и роды не принимает. Но живая, шо та вошь у тебя на косынке. И такая же черноротая.
– О, ну так это мы можем исправить, – приосанилась Ривка.
– Это как же?
– Да я тут в горфинотделе прикинулась бодрой и молодой и записалась в бригаду домохозяек – чистить дворы от грязи и мусора и завалы расчищать. Так что рот трапочкой и ей, и Макару могу протереть. Он, кстати, не подох еще от пьянки?
– Да что с этим клещом станется! Отсиделся не пойми где и явился как герой-партизан. Видели мы, как он по винным погребам партизанил!
– Да, кстати, Нюся, ты бы тоже взбодрилась – в финотделе говорили, шо с четвертого июня уже заработают «Лондонская» и «Красная» для иностранных турыстов. Может, вспомнишь молодость и подзаработаешь?
Нюська замахнулась, а потом схватила Ривку за седую голову и прижала к груди:
– Ах ты ж язва старая! Как же мне тебя не хватало! Не, ну а шо – вместе пойдем! Тем более что и рестораны пооткрывали, и в Горсаду концерты с таборными песнями обещают. А то мы просто жить без них не можем! Гостиницы для иностранцев – это, конечно, самое важное, шо прямо первым надо открыть!
Нюська зря ворчала. Вместе с ресторацией на Карла Маркса и стадионом «Динамо» открыли продовольственные и хлебные магазины, уже в июне запустили два трамвая и отремонтировали скважины подачи воды. Правда, самыми первыми после освобождения открыли почтовое отделение и авиасообщение с Москвой и Киевом. И Женя теперь каждый день с трепетом ждала новостей от Петьки и мамы.
Боря все шел и шел в полузабытьи, голодный, с распахнутым, как у рыбы, ртом и треснувшими губами. Сумерки вдоль железнодорожной насыпи вытекали из-под ног длинными синеватыми пятнами, как будто кто-то во дворе на Мельницкой плеснул из ведра на плиты водой, и побежали к решетке темные сужающиеся пятна…
Вайнштейн, накренясь, со свистом выдыхая воздух, пытался догнать, наступить на край этого прохладного пятна, а потом тени растеклись Черным морем по степи, и он сбился с курса. За упавшей ночью Борька, плохо соображая от обезвоживания и усталости, давно отошел от рельсов и брел по степи, пока не рухнул без сил.
Проснулся от тычка сапогом в спину и спросонья выругался. Пинок повторился – Вайнштейн, придя в себя, резко вскочил, выдернув из потайного кармана выкидуху.
Перед ним, судя по одежде, был азиат в засаленном халате. Он стоял против солнца – лица не рассмотреть.
Первый обжигающий удар хлыстом выбил