реки, – какую вели его отцы и деды. Но, увы, в наши дни нельзя найти спасение в заветах предков; и Исидору не удалось спрятаться за своими свитками от жестокости жизни.
Мы продолжали делать все ту же однообразную отупляющую работу. Потом вода в Ниле стала прибывать, черпать ее стало легче; но негры и ливийцы, наши новые товарищи, заговорили о том, что скоро нас отправят куда-нибудь на строительство – или на разборку древних зданий. Египтяне теперь часто берут камень в руинах величественных дворцов или храмов своих предшественников, вместо того, чтобы добывать новый. И для меня – для всех нас – это означало верную гибель… Насколько тяжелее было смириться с подобной мыслью, уже ощутив надежду на избавление!..
Как-то я спал на своей соломенной подстилке, и видел восхитительный сон, подобный миражу в пустыне: мне снилась Поликсена, и первые дни нашей любви, когда моя суженая отдалась мне и пленила меня. Мы с нею опять были на Крите: и, погрузившись в теплую воду, хохотали и плескались как дети… Потом я, должно быть, повернулся на бок, потому что статуэтка бычка, которую я по-прежнему прятал в набедренную повязку, больно впилась мне в бедро. От этого я вздрогнул и проснулся.
Лежа с открытыми глазами, я внезапно почуял в мирном дыхании ночи чье-то страдание: мне послышался мучительный стон… Я резко сел, протерев глаза; потом встал. Мой сосед по клетушке, рослый и сильный эфиоп Нехси, не пошевелился, лежа лицом к стене. Но тут я услышал новые стоны, отчетливее прежних, и какую-то возню.
Ужасная догадка пронзила меня! Я отчаянно окинул комнату взглядом в поисках хоть какого-нибудь оружия; ничего, конечно же, не нашел и выполз в коридор, разделявший мою комнату и комнату Артабаза. Он жил напротив, через три двери, с каким-то нубийцем; но от последнего ждать помощи было напрасно.
Луна еще не взошла, и мне удалось прокрасться незамеченным воинами. Я ворвался в комнату моего друга: и понял, что едва не опоздал!
Артабаз стоял на коленях, совершенно обнаженный: тот самый нубиец, его сосед, пригибал его голову к полу – лицом в соломенную подстилку, держа за волосы; и мой евнух мог издавать только заглушенное мычание. Рот ему заткнули собственной набедренной повязкой. А один из наших матросов заломил руки юноше за спину: так, что он не мог вырваться, не покалечившись. Другой матрос, ухмыляясь, распускал свой набедренник. Они все еще были дюжими мужчинами; и хотя Артабаз, без сомнения, сопротивлялся отчаянно, нападавшие втроем быстро с ним справились. А еще он боялся кричать – от стыда: уверенный, что ему никто ничем здесь не поможет!..
Все это я оценил за пару мгновений: а потом ни о чем больше не думал, бросившись на врагов. Мой отец, незабвенный спартанец, успел научить меня немногому – и я отчетливо помнил только, как правильно складывать кулак, чтобы не выбить себе пальцы при ударе. Но сейчас все выветрилось, осталась лишь неистовая ярость… Я с разворота ударил одного насильника в челюсть, услышав, как он заорал и как посыпались выбитые зубы; пнул другого моей отягощенной сандалией. Когда первый снова накинулся на меня, я дернул его к себе и ударил лбом