величество? – не понимаю я.
– Ей надо будет нести шлейф невесты, – объясняет он. – Вместе с Каролиной и Элизой.
На мгновение я лишаюсь дара речи. С аналогичной просьбой он обращался, когда они с Жозефиной венчались в Нотр-Даме, и последовавший конфуз вошел в легенду – над ним до сих пор смеются за закрытыми дверями. Сестры Бонапарт клялись, что не делали ничего предосудительного, но каждый в соборе видел, как они тянули назад шлейф Жозефины, не давая императрице идти к алтарю. Они так надолго застопорили ее движение, что Наполеон обернулся в недоумении, что это невеста никак не подойдет.
– Знаю, знаю, о чем ты думаешь, – ворчит он. – Но повторного цирка не будет. Мир увидит, что Бонапарты едины! И не только Бонапарты. Богарне – тоже.
– Ваши приемные дети тоже будут?
Я откровенно шокирован. Император сухо кивает.
– Евгений приезжает из Италии, а Гортензию я уже оповестил, что ей предстоит стать при новой императрице статс-дамой.
Я изо всех сил стараюсь не показать, что я думаю о человеке, способном сначала заставить свою двадцатишестилетнюю падчерицу смотреть, как прилюдно выставляют за дверь ее мать, а потом приказать ей прислуживать своей новой молоденькой жене. Мне представляется Гортензия с ее каштановыми волосами и бледными, невинными глазками. «Да, ваше величество. Нет, ваше величество. Конечно, ваше величество». Не жизнь, а сплошное угодничество – сначала взбалмошной мамаше, затем своему мужу Луи Бонапарту, вздорному голландскому королю, и вот теперь – второй императрице Франции.
– На сей раз все будет отлично, – уверен он. – Привезти австрийскую принцессу я поручаю Каролине, а ты поедешь с ней, чтобы дать мне потом полный отчет.
– Ваше величество? – О новом поручении я слышу впервые.
– При этом дворе есть еще кто-нибудь, кто скажет мне правду?
Я задумываюсь.
– Нет.
– Поэтому-то ты мне и нужен. Когда вы прибудете в Компьень, ты будешь поражен. Завтра я лично еду туда, дабы убедиться, что все покои императрицы надлежащим образом обставлены заново.
– Ваше величество идет на большие расходы… – Реплика вполне нейтральная, но воспринять ее можно по-разному. Однако Наполеон улыбается.
– Этот брак предначертан мне судьбой. Габсбургская принцесса, плодовитая как крольчиха. Я даже нанял того же мастера церемоний, который обслуживал Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту.
– Не боитесь, что люди воспримут это как дурной знак?
– И пускай, раз они такие идиоты! – гремит он, и серые глаза его расширяются, как у одержимого. – Почему ты так говоришь? – вдруг восклицает Наполеон. – Разве в народе уже болтают?
– Не знаю, – признаюсь я. – Но как только речь заходит о Людовике Шестнадцатом…
– Тогда они должны понимать, что это брак огромной значимости. Я все уже распланировал, – сообщает он. – Будут фейерверки, будут пиры, и двум тысячам осужденных я смягчу приговор. За два месяца я заново обустрою весь Компьенский дворец.