не совершил
дела, предначертанного свыше.
У дилеммы сей ответа нет,
потому как видеть мы не можем,
что он сделал бы за смену лет,
в коих бы без плена пьянства прожил.
Всё пошло так, как пошло… Увы…
Но уж сколько лет после ухода
баловень успеха и любви
песнями живёт среди народа.
Мы с ним непохожим шли путём
каждый к заповедной своей цели,
и заботясь только об одном:
делать то, что делать мы умели.
Эти-то различные пути
нас, в конце концов, и отдалили,
а потом и развели почти
пагубных сует житейских вилы.
Один эксцесс меж нами промелькнул,
когда ещё дуэт наш не распался…
Конфликт растаял, как досадный гул,
но он достоин краткого рассказа.
Как-то раз один приятель мой
в НИИ каком-то на концерте тайном
услышал от тебя рассказ живой
и удивлён был им необычайно.
Ты что-то обо мне там говорил,
о песне моей с памятной судьбою,
и прежде, чем её спеть, объявил,
что к ней мотив придуман был тобою.
Я знал, что ты подспудно ревновал
меня к успеху песни моей главной,
чья популярность, как любви запал,
взорвавшись, разливалась, точно лава.
Помню – ну, и злость меня взяла! —
я позвонил, чтобы отбрить за это,
сказав в сердцах: «Васёк, что за дела?
Причём тут ты и моё “Бабье лето”?»
Ты залепетал: «Прости, Васёк!
Так получилось, видно, бес попутал,
порой и самому мне невдомёк,
что я несу со сцены, пьяный будто.
На днях прислали из ВААПа мне
письмо, где среди списка моих песен,
есть и твоя. Чтоб мне не быть в говне,
давай махнём в ВААП сегодня вместе,
и при тебе я напишу вердикт,
что “Бабье лето” не моё, вестимо…»
Таким был мимолётный наш конфликт,
хотя моя досада объяснима.
Мы съездили в ВААП. Ты написал
на бланке сей внушительной конторы,
что песня не твоя.
Таков финал
почти что назревавшего раздора.
В дальнейшем эта подпись помогла
мне узаконить авторство на песню,
изъяв её из-под его крыла,
ибо концерт пластинкой стал известной.
А разошлись мы с ним, когда слегка
стал смотреть он на мои потуги,
не могу сказать, что свысока,
но как смотрят только на досуге.
За его привязанность ко мне
я прощал ему грехи-изъяны,
что вскрывались в трезвой тишине,
лихо укрываясь в нём по пьяни.
Он вроде был готов не напоказ
пожертвовать последнюю рубашку,
но лишь для того, чтоб в энный раз
изобразить житуху нараспашку.
Он мог наобещать вам сто пудов
того, о чём вы даже не просили,
на вас обрушив кучу красных слов,
чтоб