да, ну да, – закивал Дмитрий, улыбнувшись неловко. – Что-то я тебя заговорил с порога… Поехали, поселю на квартиру. Приведёшь себя в порядок, выспишься, а завтра уже и поговорим, обсудим, что к чему. С товарищами познакомлю.
Кликнув извозчика, повёз Арсения в Ист-Энд.
В Лондоне говорят: «Вест-Энду достались деньги, а Ист-Энду грязь». Пролетарский восток английской столицы десятилетиями напролёт, изо дня в день, коптил небо своими заводами, фабриками, красильнями. Им вторили густо чадящие пароходы и катера, во множестве бороздившие Темзу. На улице Петтикоут-Лейн сажа чёрным жирным снегом густо припорошила жёлтые двухэтажные дома, – в одном из них Дмитрий поселил Арсения. Да и дышалось тут тяжко. Знаменитый английский смог, словно тёмный грязный саван, укрывал домаи чахлые деревья, людей и реку. Неуютно, бедно, невесело… В этом же районе жили и другие товарищи.
А вот как жили?
Русская революционная община в Лондоне была невелика, – несколько десятков человек. Старшими в общине считались народник Лавров и анархист Кропоткин. Пёстрый был народец, разношёрстный, погрязший в идейных разногласиях. Каждый – от разночинца до дворянина – ненавидел власть, каждый жаждал свернуть шею царизму, но никак не могли сойтись в методах. Собираясь на своих тесных квартирах, обсуждали новости из России, спорили до ругани, хватали друг друга за грудки и никак не могли прийти к общему мнению.
– Почему власть в России творит всё, что хочет? – громко спрашивал худой длинноносый брюнет Кацнельсон, обводя товарищей гневным взглядом угольных глаз, и сам себе отвечал: – Потому что народ наш исконно крестьянский живёт в беспросветной нищете и бесправии. Просветить его, объяснить, что все люди рождаются свободными и равными в правах, – вот наш долг, вот наша задача. Только просвещённый землепашец способен на революционный протест, разве неясно?
– Просвещали уже, – бесцеремонно перебивал русобородый Данилов, яростно пыхтя папиросой. – Забыл, что ли, как тридцать лет назад студенты ходили в народ, – разъясняли, агитировали? А чем кончилось? Землепашцы твои любезные вязали их, как баранов, и сдавали местным исправникам. Вот тебе и всё просвещение. Ты хоть раз живого крестьянина видел, теоретик? Тёмные они, тупые, забитые.
– Революцию делают не букварями, а бомбами, – скрипел коротышка Игнатов. – Чем можно всколыхнуть народные массы, да так, чтобы до печёнок пробрало? Только террором!
– Много твой террор помог, да? – гортанно возражал скептик Восканян. – Вот только что царя в расход пустили, а революции как не было, так и нет. Зато, считай, партию потеряли… Дороговато Алексашка обошёлся, а?
Дальше начинался гвалт, в котором терялась нить спора, а порой и здравый смысл в придачу.
Однако при всех разногласиях революционеры цепко держались друг за друга. Кухонные споры и посиделки под дешёвый виски или просто чай были лекарством от тоски по родине. Собравшись вместе, можно было ненадолго забыть о чужом неуютном Лондоне, вспомнить русские берёзы,