больной,
нечеловечески огромный
крик!
Он тек по трубам,
полз по этажам,
подвалы заполнял и чердаки.
Он ошалело тыкался в звонки!
Ломился в двери
и в замках визжал!..
И воздух был почти воспламенен.
И сигаретки
прыгали у рта:
«Вот если бы не вечером,
а днем…»
«Вот если бы на фронте, —
я б тогда…»
И все.
И только молний пересверк.
И все.
И не остановился
век…
Какое это чудо —
человек!
Какая
это
мерзость —
человек!
«Притворись большим и щедрым…»
Притворись
большим и щедрым,
полыхающим в ночи.
Будто ливень по ущельям,
по журналам грохочи.
Притворись родным,
родимым,
долгожданным,
как капель.
Притворись необходимым!
Притворился?..
А теперь
открывай окно пошире.
Отряхнись от шелухи.
Надо
собственною жизнью
доказать
свои стихи.
Баллада о том, как инки начали поклоняться солнцу
Солнцу молюсь,
солнцу молюсь,
солнцу!
Свету его,
силе его,
зо́ву,
звону луча,
яблока алому боку,
солнцу молюсь —
непобедимому богу!
Солнце в стебле
и в желтизне слитков…
Много богов было у нас —
инков.
Смертных страша
грозным своим видом,
в каждом углу
мрачно стоял идол…
Восемь недель
засуха жгла Куско.
Даже луна
стала светить тускло…
Жрец подошел,
был, как судьба, грозен:
– Дочку твою
боги к себе
просят… —
Взял он ее.
Крикнул:
– Молись,
ибо
слезы смешны,
если ты дочь инка! —
Трижды умыл,
трижды провел
лесом.
После
ножом
левый сосок срезал.
Сердце достал
и показал людям…
Я задрожал,
я застонал
лунем!
Слышал одно,
зная ее
муки, —
как над жрецом
жирно жужжат
мухи.
Чудилось мне:
просят еще
крови
боги дождя,
света,
зерна,
крова…
И, находясь
на берегу смерти,
я повелел
всех их собрать
вместе…
Солнце с утра
в бубен земли било.
Страшно глядеть
мне на богов было.
На истуканов
темных, как мгла,
хмурых,
каменных,
злых,
сытых,
больших,
мудрых.
Только