разрезанных на четыре части пельменей, тем тусклее становятся самостоятельные, не рассказанные впечатления раннего детства. Протираешь стекло, а оно еще больше запотевает.
Третья порция всегда подается с бульоном, съедается медленно и обычно с критикой в адрес теста, фарша, лепки, варки. Такое у нас бывает на сытый желудок.
– Ну, что, Сергей? – спрашивает мама. – А-а? Как?
– Хорошо, Века. Нету слов… Слов нету.
На этот раз папа не расположен к критике. Лицо его осоловело, губы лоснятся.
– Наелись от пуза!
– А-а, девчонки? Довольны ваши душеньки?
Мы с сестрой не спеша доедаем. Наваристый после почти сотни пельменей, бульон в конце нашего пира – как торжественный марш-прощание, когда под ноги бросают цветы, целуются и льют слезы. И хорошо, и грустно отчего-то…
К ДОМУ РЫБЫ
Рассказ
Моя рыба, я построил для тебя дом,
я построил для тебя житницу…
<…> Пусть придут твои близкие,
Пусть придут твой отец и предки,
Пусть придут сыновья твоих братьев <…>
Кто войдет, – отдохнет: я приготовлю тебе место,
В середине его я устрою тебе ложе.
Моя рыба, тех, кто лежит вокруг, никто не потревожит,
Те, кто сидят вокруг, не затеют ссоры.
Из шумерского текста1
Сентябрь того года запомнился мне стойким запахом соленого леща.
Помня, что я с детства люблю вяленую рыбу, отец прислал его из Тульской области.
Подарок завернут в местную районную газету. Передо мной красуется не просто крупный и, к сожалению, пересоленный лещ, а готовый натюрморт. Рыбья морда со смотрящим вверх плоским зрачком, плотно сжатой в брезгливую гримасу пастью, зубы мелким гребнем так хороши, что я иду за красками и небольшим холстом. Контуры чешуйчатой тушки с белесой щекой и иглами плавников набрасываю сажей, охрой, белилами. И газетные листы обозначаю, как есть: с желтыми краями и обрывками букв и заголовков – среди прочих прописываю крупным кеглем «… ВТОРНИК… ИЮЛЯ… Я САМА».
Остатки краски еще не стерлись на пальцах, а лещ уже разобран до остроты остова. Голова – мотыга, зубы – гребень, ее кости – ветви пихты, кожа на ее брюхе – кожаный мех для воды, мех Думузи2. И только голова рыбья остается целой – и щеки оттенка прибрежной гальки на солнце, и ее наглая, самоуверенная ухмылка. Прощай, любимица Думузи. Газету сворачиваю в ком.
Очень пересолен. Без кружки пива есть такое невозможно.
Белила и охра мылом разъедаются легко, а вот сажа надолго впиталась в контуры ногтей.
Мех Думузи… Думузи-пастух, зерно, ячмень и пиво…
Богиня Инанна наряжается в лучшие одежды и спускается в царство мертвых. Нитка лазуритовых камней рассыпается у третьего порога, разлетаются осколки неба по коридорам подземного дворца.
Пустое