ж, у березовой рощи лежит дохлая собака.
– И не надо быть докой в арифметике, чтобы сложить эти два события и получить верный ответ.
Скажи я ему, что вроде бы я видел нечто бегущее вдоль дороги минувшей ночью, Танли бы только поморщился: хватит болтать попусту; да и не нужно ему было об этом знать. Однако до сих пор я не вспоминал о черной тени, промелькнувшей в дождливой ночи. Тогда я струхнул, подумал, что это призрак, и бросился бежать со всех ног. Надо же, а ведь это была всего лишь собака Мэри Грант с толикой монашьего куколя в желудке.
– Вы затихли, Рив, не умерли, часом?
– Если я и умер, то все, что я вижу, очень похоже на жизнь. – Танли расхохотался, и я продолжил: – Далековато до рощи от вашего дома за ручьем.
– А то я не знаю. От ручья все далековато.
Долгий путь, склизкий путь – под дождем ручей дыбится и разливается, и обитателям единственных двух домов на противоположном берегу иначе как вброд на другую сторону не перебраться. Танли ухитряется одолеть ручей, несмотря на больную ногу, но Мэри Грант, бывает, не показывается на люди неделями кряду. “Занята с Танли”, – шутят деревенские, подмигивая, но, вообразив его пухлые губы на ее выпирающих ребрах, многие потом жалеют о сказанном.
– Пожалуй, – зашевелился Танли, – мне пора. Дел на сегодня полно, Рив, в ином случае я бы с удовольствием продолжил нашу беседу о том, когда, где и как помирала собака.
У него полно дел, и это он говорит священнику в последний день перед постом. Самомнение Танли безмерно, в этом ему равных нет. Мне тоже было чем заняться, и первым делом разобраться с его собственными “когда, где и как”. Отпущение грехов – не чепуховина, которую вершат наспех и наобум. Нет, это требует не меньшей сосредоточенности и меткости, чем охота на птиц, летающих в небе, так меня учили. Наказание для Танли зависело от того, что преобладало в его намерениях: убил ли он собаку затем, чтобы избавить от мучений себя главным образом и лишь попутно бедствующее животное, либо наоборот; далее, хотел ли он и в какой степени навредить либо проучить Мэри Грант, а если так, то сколь долго это намерение вызревало, сколь продуманным и злобным оно было, и почему он прибег именно к этой отраве – из нежелания причинять собаке лишние страдания или ради пущего драматического эффекта. Что, как долго, зачем. Я изготовился задать ему эти вопросы, как изготавливается лучник, пускающий стрелу. Но Танли уже поднялся на ноги, тяжело отдуваясь, и приоткрыл занавесь. Прощения дожидаться он не стал, и далеко не впервые я подумал, что он пользуется мной как нужником – заходит, вываливает из себя все, что есть в нем смердящего, и уходит.
– Повинитесь перед Мэри Грант, – сказал я. – Нарубите ей дров столько, чтобы хватило до конца года. Похороните собаку и трижды прочтите Ave Maria, стоя на том месте, где псина испустила дух.
Говорил я это самому себе. Танли уже и след простыл.
На каменной стене, прямо перед моими глазами, имелся скол величиной с большой палец, и с какой стороны ни глянь, походил он на стоячий мужской орган. Однажды