пару страниц, больше не стал, чтобы не переедать, положил томик на место, заложив место закладкой – фотографией Маяковского в Ялте, где он стоит горой Арарат и ожидает ковчег. Решил считать и называть буквы алфавита именами режиссеров и актеров, буква т не только она, но и Триер, так полней и верней, и режиссер еще цифра пять, имеющая отношение к планете Юпитер, как Уиллис, связанный с Сатурном и буквой у. Ведь всё в мире взаимосвязано и имеет душу, разную, но ее. И солнце – это Антверпен, потому что так диктует письмо, обладающее сознанием и своей собственной жизнью, проживающей в разных городах России, Германии или Перу. Михаил еще повалялся и начал собираться в дорогу, искупался, оделся и поехал на стройку. Прибыл слегка пораньше, побеседовал с другом, тоже прибывшим к месту, и принялся таскать кирпичи через полчаса, красные сердца или белый мозг, но на этот раз первое. Глиняный человек, думал он и укладывал его части тела, осторожно и гладко, без агрессии к ним. Через каждые полчаса курил и выпускал фиолетовый дым, танцующий босанову и улетающий ввысь, где ветер разрывал на нем одежду и разбрасывал лохмотья вокруг, отпуская на волю невидимое тело дымка. За обедом Михаил съел бутерброды, выпил воды, не желая чая, которого он и не взял, и прилег на доске, покачиваясь на ней, между прошлым и будущим, где человек the best. Работодатель, когда покончили с кирпичами, велел или предложил месить раствор, заливая им щели меж плит. Так и таскали мешки с цементом, ведра с щебенкой, песком и водой, как Феллини снимал свои фильмы: процессы не отличались ничуть, наполненные высокой правдой и искусством кино. Вечером получил деньги, переоделся назад, как в будущее, сел в трамвай и поехал на площадь, не хотелось домой и не сильно устал. Взял пива, чтобы прийти в себя или выйти, открыл его зажигалкой и приложился к нему. Побыл собой и всеми людьми на земле, которые движут его рукой, когда он пишет, творит им души и вбивает в них, как гвозди в кости армян. Глотнул крепко пиво, сильное, как Тарзан, нашел уединенное место и присел там на лавку, отметив отсутствие камер, пьющих из воздуха ром. Понаблюдал за голубем, питающимся в траве семенами, отметил сходство евреев с золой, оставшейся от костра – большого народа, русских или японцев, и вынес вердикт: в них самая суть, потому что огонь – это мысли и мозг, а пепел – литература, ноты, в конце концов. Нет огня, но он будет: вспыхнет, сгорело что. Рыжий или белобрысый пацан пылает, его голова в огне, и от нее остается макушка мальчика-брюнета: черные появились после, они моложе, сильней. И еще: могила белого – это колыбель черного, как решил сам господь. Михаил добавил филиала мировой влаги и жидкости в свой желудок и развернул книгу, вынув ее из рюкзака. Пил и читал, наплевав на смартфон – публичный дом или общежитие фильмов, картин и книг. Невдалеке стоял шум, там разворачивалось строительство огромного человека, подвозили извивающиеся органы и прилаживали их друг к другу, возводили колоссальное сознание, которое должно было заработать и осветить целый мир, рассылая сигналы
