и в социалистическом соревновании побеждала, и «Знак Почета» ей вручали, всего не опишешь! А по телевизору ее никто не показывает!
Пока писательница стрекотала, какая она такая-сякая-замечательная, Парамонова доела батон, допила кефир и совсем омрачилась.
Что теперь делать? Батон съеден, кефира нет, кино кончилось, да еще Парамонов помер!..
Тамерлан захрипел на кухне, и это могло означать только одно – кто-то идет по лестнице. Парамонова прислушалась. Она знала шаги всех жильцов и была уверена, что это Липа со второго этажа тащится домой со своей работы. Или сама Липа, или ее хахаль. Вот до чего дошла современная молодежь без руководящей роли партии и правительства! Вот до чего, товарищи, дошла она, когда молодая девка с парнем нерасписанная живет, и никого не стесняется, и даже соседей не сторожится! Когда хочет, приходит, когда хочет, уходит, а у подъезда ее повстречаешь, так вылупит глаза свои бесстыжие и здоровается, вежливо так, как приличная!..
Шагов Парамонова не расслышала, зато в дверь позвонили.
Тамерлан изо всех сил напрягся, хрипло гавкнул и закашлялся.
– Принесло кого-то! – сказала Парамонова, страшно обрадованная тем, что кто-то пришел. Она выбралась из кресла, напялила тапки, не переставая ругаться, и зашаркала к двери. Хоть бы Люба пришла повечерять! Чайку бы попили, а потом она бы погадала, все не так грустно!
Парамонова зажгла свет, зажмурилась, потому что после полутьмы комнаты стало слишком ярко, глянула на себя в зеркало и отперла дверь.
– А-а! – воскликнула она и улыбнулась кокетливо. – Проходите, проходите до комнаты сразу!
– А у вас… собачка. Не кинется?
– Да нет, нет, куда ж ему кидаться, он старенький уже, дедок совсем! Проходите не стесняйтесь!
А может, и ничего, подумала взбодрившаяся Парамонова и даже в зеркало на себя глянула и поправила кудряшку на лбу. Не оставят добрые люди, вот в беде навещают ее, сиротку, и не так грустно, есть же вот понимающие, знают, как ей одиноко, и не оставляют…
Тут, на этой самой утешительной и славной мысли, и кончилась жизнь вдовы и сироты Парамоновой.
Ее сильно ударили сзади, так что она покачнулась, но не упала, а со всего маху ударилась виском об острый край шкафа. Виску стало больно, так больно, как не было еще никогда в жизни, и это оказалась такая безнадежная, такая смертельная боль, что сознание взорвалось и лопнуло, и в голове на одну секунду стало ясно и четко, и она поняла, что умирает, что эта боль – начало ее смерти, только начало, но остановить ее уже нельзя. «Добрый» человек, которому она так обрадовалась, пришел ее убивать, и сейчас убьет, и уже почти убил.
В следующий миг, очень короткий, ей стало нечем дышать, но от боли в лопнувшем сознании она не могла сопротивляться и слышала хрип, который издавало ее собственное сдавленное горло, и еще она успела подумать – неужели это случилось со мной? – с безмерным удивлением, и больше уже ничего не чувствовала.
Тамерлан сипел, кашлял, лаял и пытался