лесом, а по всему берегу лежат стволы хвойных деревьев. Так, подвигаясь вперед, мы доплыли до Емца, лежащего приблизительно в 57 милях от Колмогор. Вдоль всего этого пути русские выделывают много дегтя, смолы и золы из осины. Затем в последний день вышеуказанного месяца я прибыл в старинный город, называемый Великий Устюг. Здесь в реку Двину вливаются две реки, одна называется Югом, другая – Сухоной. Река Юг вытекает из страны татар, называемых черемисами, смежной с пермской землей, а Сухона берет начало из озера неподалеку от города Вологды. По этим рекам ходят русские суда, называемые насадами, они очень длинны и широки, крыты сверху и плоскодонны; они сидят в воде не более чем на четыре фута и поднимают 200 тонн, в то время как наше судно „Благая надежда“ поднимает всего 120 тонн. На их судах нет никаких железных частей, но все сделаны из дерева, так что можно подумать, что с железом русские вовсе незнакомы».
Прочитав последнюю фразу, Джексон засуетился, стал лихорадочно доставать перо и чернила, он словно опасался упустить какую-то важную мысль и старательно записал:
«Однако, будучи сей день у местного маршалка – воеводы, он же и городу начальник, я узнал, что у них есть не только кузнецы, изделия коих я во множестве видел в торговых рядах над Сухоной, но и мастера, способные разобраться в таком поистине непростом деле, как часы! Я, естественно, в это не верю и согласился показать одному из названных мастеров поломанные в бурю часы – предмет моей глубокой скорби! Мастер рекомендован самим воеводой. Разумеется, туземец ничего не сделает полезного (да и было бы наивностью ожидать большего!), а дурного я не позволю, поэтому его визит я стану рассматривать как предписанное нашим Уставом знакомство с оригинальным представителем местного населения. Что же касается часов, то я постараюсь в Москве с помощью посла Мерика найти достаточно опытного в этом деле и достойного иностранца – будь то итальянец или голландец, – чтобы он, с Божьей помощью, наладил механизм, и уж после этого дорогая вещь будет поднесена русскому царю. Ах, лучше бы мне утонуть, чем испытывать такое отвращение к самому себе за порученную мне и не сохраненную вещь!»
Ричард Джексон почистил перо, аккуратно положил локоть на стол, как когда-то учили его с братом, дабы почерк был ровнее, и старательно продолжал:
«Любопытна во всех отношениях встреча с воеводой. Он провел меня в деревянный замок, называемый… – Тут Джексон достал записную книжку, посмотрел слово и вывел: – Хоромами. В большой, но невысокой комнате было очень много икон – живописных изображений Бога, святого или святых в золотых и серебряных обрамлениях, называемых окладами. Естественно предположить, что религия должна была размягчить их нравы. Однако, войдя во двор неожиданно, я увидел, как этот воевода – христианин! – собственноручно бил своего слугу палкой. При этом на лице воеводы я не различил никаких соответствующих случаю эмоций, – казалось, что он выполняет такое же незначительное, но неотложное дело, как если бы выколачивал ковер».
Ричард Джексон опустил уставшую руку с пером