приносил домой цветы постоянно – огромные дорогущие букеты, которые наполняли наш мир ощущением богатства и праздника. Теперь я ненавижу цветы. Видеть их не могу. Никогда не покупаю сама и не принимаю от других (правда, никто мне их и не дарит). Я проклинаю все цветы мира. Сейчас поймете, почему.
…В тот день (это было полтора года назад, в среду) папа вернулся домой с работы, держа в руках офигительную коробку шоколадных конфет и бутылку дорогого шампанского. То ли собирался что – то отметить, то ли просто хотел устроить нам праздник без всякого повода (он часто так делал). Мама как раз заталкивала в мусорное ведро огромный букет астромерий (тот еще не завял, был очень красивым, но несколько цветков опало, а мама не любила поднимать их с пола). Увидев это, папа быстро поставил конфеты и шампанское на тумбочку в прихожей, чмокнул меня и маму и метнулся за дверь, с улыбкой бросив на ходу:
– Я сейчас. Я – мигом!..
Справедливости ради нужно сказать, что мама пыталась его остановить, выйдя на лестничную площадку, крикнула что – то вслед легкому стуку папиных каблуков, но сделала это, как всегда – чуть лениво и снисходительно, и было ясно, что папа не остановится и не вернется без цветов.
Он не вернулся вообще. Пролетающее по улице такси (пассажиры опаздывали на самолет) даже не успело затормозить, когда папа выскочил из подъезда прямо ему под колеса.
И мир стал другим. Так бывает, когда ломается телевизор – не перестает показывать совсем, но что – то перегорает там, внутри, и яркие краски, раньше режущие красотой глаза, становятся блеклыми и как – будто пыльными.
Папу хоронили в закрытом гробу – от удара о бордюр его голова треснула и разлетелась на части. Но мне не было страшно. Мне вообще никак не было. В меня словно вложили тяжелую холодную железяку, которая делала все происходящее не особенно важным. И похороны, и произносимые на них какими – то людьми ненужные слова, и отвратительный запах сырой земли на городском кладбище, и сочувственно – любопытные взгляды одноклассников. Железяка не исчезала ни на миг и делала все это терпимым. Она и сейчас во мне, кстати говоря, только чуть нагрелась от времени и кажется уже не такой тяжелой (может, потому, что я немного подросла?)
Папа и после смерти продолжал любить и беречь меня. Как? Очень просто – он мне не снился, не являлся в виде призрака, не подмигивал с фотографий, не мерещился в толпе. Иначе и быть не могло, это же был папа, мой папа, который никогда не напугает меня и не сделает мне больно. Я и заплакала – то после его смерти всего один раз, когда мама, ничего не сказав мне, перестирала все его вещи, и среди них – домашнюю футболку, которую он носил в последние дни. Она никуда не делась, эта футболка, но пахла теперь не папой, а вонючей химической свежестью «Ленора», которую в телерекламе называют «альпийской». Тут даже железяка не помогла, и я, как дура, проревела всю ночь, потому что не могла, как ни старалась, вспомнить папиного запаха. Старалась – и не могла, снова старалась – и снова не могла. Это было