на ходу, но не увидел никого, лишь потревоженный им куст – дрожал, дрожал и, успокоясь, замер. Мовчун ускорил шаг, но кто-то сзади вновь заставил обернуться. Он встал – и встал за ним, затем и лег, едва ль не слившись с серою плитой, белесый пес. Мовчун шагнул назад, к нему. Пес встал, и уши пса встали торчком. Мовчун замедлил шаг, стараясь не пугать его, не злить; пес лапами перебирал, не убегал, когда ж Мовчун над ним склонился – пес снова лег на брюхо.
– Кто смел сказать, что ты не существуешь? – нагнувшись к самой морде пса, сказал Мовчун. – Кто выдумал, будто ты – выдумка? Нет, пес, выдумка так не пахнет. У выдумки такой густой и сложной вони быть не может. Не пахнут призраки, выходит, ты не призрак.
Пес поглядел слезящимся и мутным глазом Мовчуну в глаза, потом разинул пасть в улыбке. Редкие зубы были желто-черны. Пес выдохнул; Мовчун, отпрянув, ухнул. Затем набрал в грудь воздуха побольше и, задержав дыхание, легонько потрепал пса за загривок и за ушами ласково поскреб. Пес зарычал, но и глаза закрыл. Мовчун зажмурился и, разом выпустив из легких воздух, всей силой их вобрал в себя дух грязной, в сталактиты слипшейся и спутавшейся в войлок колтунов собачей шерсти. И, выпрямившись, дальше зашагал упругим быстрым шагом, слыша за спиной одышливую побежку пса, его обиженное рычание.
– Идем быстрей, собака, ты прекрасна. Пусть старая, пусть на меня рычишь, пугаешь иногда, но ты прекрасна. Еще скажу, собака, ты надежна. Не потому, что ты слоняешься за мной, как призрак. А потому надежна, что воняешь. Живая, отчего и не вонять. И жизнь порой воняет, что с того! Надежна и прекрасна только жизнь.
По насыпи вниз заструился гравий; тропинка задрожала под ногами; зеленый скорый поезд прогремел над головой, заставив Мовчуна на полминуты замолчать. Он молча шел мимо гаражных серых будок, мимо огромных аккуратных букв на каждом гараже, вблизи казалось, что никак не связанных одна с другой. Меж двух букв «Л» он обернулся. Пса не было, видать, он что-то выискал в гаражном хламе. Поезд затих вдали, пес на тропинке все не появлялся, Мовчун вдруг вспомнил, как покойный Шабашов все забавлялся надписью на гаражах, сдвоенным «Л» в известном слове и удивлялся, отчего районное начальство эту надпись не сотрет.
– А потому, Дед, не сотрет, что ничего о ней не знает. Оно не ездит на электричке. Забавно, Дед, предположить, что у чиновника, которого шельмует надпись, здесь тоже свой гараж. И тоже с буквой.
В мгновенно умершей надежде услышать смех актера Шабашова Мовчун прислушался невольно к тишине; услышал в ней одышку пса и обернулся. Пес на бегу грыз ветку или кость.
– Да, пес, Дед нас оставил. Как говорят в подобных случаях, унес в могилу свою тайну… Зря говорят. От меня не унесешь. Уж я-то знаю его тайну. Как он ее ни прятал, как он в себе ни замыкался, я разгадал ее давно… Тебе я выдам его тайну, пес. Только тебе и никому другому… Его заветной тайной, пес, была мечта сыграть роль Лира. Он верил, что я дам ему роль Лира и, чтоб, я думаю, не сглазить, молчал об этом, как скала… Что я могу теперь, пес, сделать для него? Только одно: оставить его там в уверенности, что, будь он жив, он Лира непременно бы