и нашел там толкование: картезианцы – монашеский орден, XI век, французские Альпы, долина Шартрез. Ну и… чего там эти монахи придумали, какой такой особый разум?
Хорошо, под рукой всегда был теперь всезнающий Гесс, который сказал: «Да нет, монахи тут ни при чем. Carthesius – так по латыни произносится имя Декарт».
Именно теперь, в начале 20-х, Адольф Гитлер проклинал свою безалаберную молодость, из которой вышел тридцатилетним недоучкой.
Вообще, стоило только сунуть в политику нос, как все стало трудно, труднее, чем он ожидал. Он всегда был одиночкой, индивидуалистом, «пастухом». Но прежде чем вернуться в эту единственно возможную для себя форму существования и уже не в воображении своем, а наяву погонять стадо, нужно было самому пожить в нем, усвоить его законы, выучить себя им подчиняться. А как иначе познать механизмы подчинения, если не пропустить их через собственную плоть?! Так учил Гербигер. И после утыканного иглами ящика, но уже не в ущерб теоретическим беседам, «пророк» предложил своему ученику пройти следующую ступень, как он это называл, «врастания в вожди». «Ты делаешь много глупостей, Адольф, – сказал он. – Как все дилетанты, ты самоуверен и тороплив. Ты смешон. И ты беспомощен. “Испанский сапог” – вот что нужно твоему самолюбию. И все восемь клиньев вбить».
Этой веселенькой перспективкой Гитлер поделился с Гессом. Тот возмутился, обругал Гербигера «самодуром» и «свихнувшимся инквизитором», но Гитлер велел другу прикусить язык. «Этот хрен прав, и я ему благодарен, – выдохнул он. – Помнишь, ты рассказывал, как тебя мальчишкой выдрали из семьи и поместили в интернат, в Годесберге. Как ты от одиночества выл там на луну. А по мне мать все детство только сопли размазывала».
Гесс прикусил язык еще и для того, чтобы не проговориться. От Хаусхофера он знал, что у «свирепого пророка» появился еще один ученик по имени Альберт Шлагетер. Гесс хорошо его знал по Добровольческому корпусу. Обаятельный парень, всеобщий любимец, оратор, каких поискать: Адольф при сравнении сильно ему проигрывал. Ученики, к счастью, пока не пересекались, поскольку Шлагетер проводил идеи «Туле» в городах Рурской области, оккупированной французами.
А Гитлер ходил как триумфатор. Успех первого же большого митинга, на котором он выступил, 25 пунктов, объявленные программными, приток новых членов, выход из партии Харрера, порицавшего антисемитизм и прочее, он самодовольно приписал одному себе.
6 июня, ничего не подозревая, он пришел на «расширенное» заседание комитета партии. Его не насторожила ни неожиданность приглашения, ни выбранное место – зал «Охотничьего клуба» на триста человек. Когда он вошел в зал – точно в указанное время – все места оказались занятыми, и кресла президиума – тоже. Гитлеру пришлось встать возле дверей. Он оглядел зал, принюхался: говорили о дисциплине, об анархистах в партии, о каком-то «выскочке»… Председатель Дрекслер возмущался по поводу всяких «не имеющих веса болтунов», «ефрейторов, тщащихся украсть маршальский