Клиховским ячменный кофе. Не понимая того, Хаберлянд сам придумал за Клиховского его историю.
– Это трагедия! – вздыхал он. – Варшава пала! Русские вторглись на нашу священную землю!.. Скажу по секрету, мой друг, гауляйтер приказал вывезти останки Гинденбурга и взорвать мемориал Танненберг! Ставка фюрера под Растенбургом уничтожена! Английское радио сообщило, что торпедирован лайнер «Густлоф», тысячи жертв!.. Идёт битва за Мариенбург, и тевтонский замок обороняется, как пятьсот лет назад!.. Я понимаю, Винцент, почему вы бежали с чужими документами. В нашем гау эвакуация тоже была запрещена под страхом расстрела. Но оставаться в Мариенбурге – самоубийство!
Клиховский только соглашался.
– Как ваш музей? – спросил он словно ненароком.
– Музея больше нет. Шведскую цитадель занял какой-то военный штаб, и все мои экспонаты и документы упакованы для транспортировки.
– А тот меч, который вы считаете Лигуэтом?
– Он тоже упакован. Мне дали десять ящиков из-под снарядов – знаете, такие зелёные, плоские, – и я со всеми предосторожностями уложил в них и Лигуэт, и распятье святого Адальберта, и янтарь орденских времён, и кубок из Хонеды, и оковы Генриха фон Плауэна… Это удивительные вещи!..
– И куда их переместят из цитадели? Когда?
– Я жду решения гауляйтера. Но у него хватает своих забот.
Доктор Хаберлянд зарегистрировал Клиховского, то есть Бадштубера, в магистрате, и Клиховский стал получать талоны на продукты. Пятого февраля, через десять дней после своего бегства из форта, он шёл в ратушу и вдруг услышал странное завывание – это включились сирены воздушной тревоги. Толпа на улице не поняла, в чём дело: Пиллау ещё не бомбили. А потом загудели суда в гавани и раздался клёкот скорострельных зенитных автоматов. Клиховский посмотрел на низкое облачное небо: там бледно полыхало, как в грозу, а затем над улицей пронеслись два самолёта со звёздами. Тотчас город встряхнуло и закачало. Взревели близкие взрывы, завизжали женщины возле аптеки на углу.
Люди кинулись кто куда. Клиховский увидел, как светловолосая девушка в сером пальто вжалась в глубокую нишу полуподвального окна. Из верхних окон здания внезапно выбило пламя и осколки стёкол; стена потрескалась, будто мгновенно состарилась, и, ломаясь, с грохотом и пылью рассыпалась на куски, оголяя внутренние помещения. Девушка исчезла под грудой обломков.
Клиховский не знал, почему он так поступил. Немцы погибают? И пусть погибают!.. Но он отшвыривал кирпичи и выворачивал глыбы, продираясь к нише полуподвала. Он выкапывал не девушку-немку, а себя самого, заживо погребённого в тоннеле форта Штиле. Только так он мог справиться с тем животным ужасом, который однажды едва не свёл его с ума, а теперь вернулся и вышиб из разума. Вокруг кричали и рыдали, бомбардировщики зашли на второй круг, улицу снова подбрасывало, ржали лошади, стелился едкий дым от горящей аптеки. Клиховский разгрёб дыру и вцепился в серое пальто. Он выволок девушку