я нормальной, да… Карменсита.
– Но вы ненормальная…
Ирис вздохнула.
– Оставь меня, Карменсита.
– Накрывать на стол? Я приготовила на ужин гаспачо, салат и цыпленка по-баскски. Сейчас так жарко… Никто есть не захочет. Десерт не стала делать, может, фрукты?
Ирис кивнула и махнула рукой – уходи, оставь меня.
Взгляд ее остановился на картине, которую ей подарил Филипп на рождение Александра: Жюль Бретон, «Влюбленные». На благотворительном аукционе в помощь Детскому фонду она застыла, как громом пораженная, перед этим полотном, – и Филипп, обойдя всех на торгах, купил его для нее. На картине были изображены двое влюбленных среди полей. Женщина обвила руками шею мужчины, а он, коленопреклоненный, прижимал ее к себе. Точно Габор… Мощь Габора, густые черные волосы Габора, сверкающие белые зубы Габора, мощные бедра Габора… Никак нельзя было упустить эту картину. Она ерзала на стуле во время аукциона, и Филипп погладил ее по голове – сперва ласково, потом даже чуть надавил, мол, не волнуйся, дорогая, получишь своего Бретона.
Они ходили тогда по разным выставкам-продажам: покупали живопись, драгоценности, книги, рукописи, мебель. Их объединял охотничий азарт: выследить, узнать, выиграть торги. «Натюрморт с цветами» Брама ван Вельде они купили на аукционе Друо десять лет назад. Потом на выставке фонда Маэт ухватили «Букет цветов» Слевинского и работу Мигеля Барсело, после чего она тут же полетела на Майорку, к нему в мастерскую, чтобы купить две глиняные вазы. Длинное рукописное письмо Жана Кокто, в котором он пишет о своем романе с Натали Палей. Фраза, оброненная Натали, отозвалась в памяти Ирис: «Он хотел сына, но был столь бесплоден, как только может быть гомосексуалист, накачанный опиумом…» Если она оставит Филиппа, сразу лишится всей этой красоты. Если она оставит Филиппа, придется все начинать сначала.
Одной.
Простое слово – но она вздрогнула. Одинокие женщины внушали ей ужас. Их так много вокруг! Вечно бегают, суетятся, бледные, задерганные. До чего страшно жить, подумала она, пригубив виски. В воздухе висит какая-то тревога. А как иначе? Людей буквально берут за горло, заставляя работать с утра до вечера, превращают в животных, навязывают им ненужные, развращающие потребности. Людям запрещено мечтать, болтаться без цели, терять время. Их используют по полной. Люди больше не живут, а просто изнашиваются. Обугливаются на медленном огне. Она-то благодаря Филиппу и его деньгам пока еще не поизносилась. Не спешила никуда, читала, ходила в театр, в кино, не так часто, как могла бы, но старалась держать форму. Некоторое время назад, под большим секретом, она начала писать. Каждый день по страничке. Никто об этом не знал. Запиралась в кабинете и царапала на бумаге слова в ожидании вдохновения, но оно не приходило, и тогда она пририсовывала словам лапки и крылышки, рисовала вокруг звездочки. Дело не шло. Переписывала от руки басни Лафонтена, перечитывала «Характеры» Жана де Лабрюйера и «Госпожу Бовари», училась подбирать точные, верные выражения. Это стало