бы у нее потом не вычли за поломку, и решила, что уместится и так.
Над столом висел большой портрет академика Сикорского, с которого тот смотрел так пристально, что Александра, встречаясь с ним глазами, невольно смущалась. Она даже пробовала завесить портрет легким покрывалом, но заглянувшая в комнату Лена сказала, что это плохая примета.
«Как же я буду раздеваться перед сном – диван-то прямо напротив стола?» – задумалась Александра. Пришлось исхитриться: всякий раз, готовясь ко сну, она открывала дверцу шкафа.
Лена Раевская, рыхлая, веснушчатая блондинка прилично за сорок, говорила мало, а все больше хлопотала по хозяйству и обихаживала своего мужа Гену. Кстати, в доме была и ванна, довольно чистая, и даже стиральная машина.
Мебель во всех комнатах стояла не то чтобы антикварная, но старинная, среди которой попадались и довольно приличные вещи. Например, горка с посудой, дверцы которой были украшены матовыми стеклами с вытравленными на них ирисами. Чистый модерн, утверждал Гена, а он в таких вещах разбирался.
Еще одно помещение на первом этаже, которое и комнатой-то назвать было нельзя – так, чуланчик под лестницей, занимал Митя. Ненормальный айтишник, как охарактеризовала его Дарья.
Чулан с круглым окошком под потолком и правда был крохотный, в нем помещались только раскладное кресло, одноногий столик и картонная коробка, где Митя держал свои вещи. Все это Александре удалось разглядеть, когда Митя ненадолго вышел за пиццей. Дверь чулана он всегда держал открытой, с ноутбуком не расставался никогда и даже за едой стучал по клавишам. Мыши к нему тоже забегали, привлеченные крошками от пиццы. Дарья пробовала ругаться, но Митя на все обращения к нему давал одинаковый ответ: «Мне по фигу!»
Был он довольно неопрятен, но все же иногда мылся, поскольку неприятных запахов не источал, а волосы, которые расчесывал через два дня на третий, завязывал в хвост. Возраст Мити дамы определить не смогли, да и не больно интересовались.
На втором этаже также было несколько комнат.
Две смежные занимали Никита Сергеевич с дочерью Маргаритой. Высокий, с пышными седыми волосами и неизменной тростью с серебряной ручкой в виде сказочной птицы гамаюн, Никита Сергеевич походил на артиста из фильмов прошлых лет, но, несмотря на импозантную внешность, был редкостным брюзгой и занудой. Своим бархатным звучным баритоном он беспрестанно пилил дочь, жаловался на боли в спине, голове и коленной чашечке и вечно был недоволен – то погодой, то шумом, то еще чем-нибудь. Ходил он и правда плохо, тяжело опираясь на трость и проклиная крутую скрипучую лестницу.
Слушая надсадный скрип ступеней и стук трости, Александра однажды спросила у Дарьи, отчего старика не поселили внизу. Дарья пожала плечами и сказала, что они сами выбрали второй этаж – там, мол, просторнее, соседей нет и балкон с видом на сад, летом тенек и пахнет цветами.
Настал черед Александры пожимать плечами. Возможно, летом, сидя на балконе, старикан и угомонится, пока же его ворчание здорово