армянские хозяйки остались прежними. В том смысле, что традиции делать это поистине царское угощение передались из поколения в поколение. Ольга Леонидовна задержалась на миг у новой пластиковой двери преображенного магазина «Армения», покачала головой и, вздохнув, скрылась в огромной арке старого сталинского дома. Она спешила, поскольку сегодня, как было уже заведено давным-давно, к ней должен был приехать гость, ее старинный знакомый Хвостов Владимир Иванович. Владимир Иванович уверенно преодолел путь от дипломатического работника до бизнесмена. Будучи владельцем известного финансового холдинга, он, пользуясь привилегиями возраста и солидного банковского счета, счел возможным взять шефство над старинной знакомой, актрисой театра. Предложение руки и сердца, которые периодически делал Хвостов, Самарина оставляла без внимания, только с досадливой шутливостью сетовала на однообразие формулировок. Хвостов был человеком умным, добрым и терпеливым. А потому не упускал даму сердца из виду, опекал ее, делая вид при этом, что такая самостоятельная особа, как она, в «поводыре» не нуждается.
Со своей стороны Ольга Леонидовна, хоть и насмешничала над поклонником и изводила его придирками, дорожила его привязанностью и постоянством. Поэтому в присутствии Хвостова старалась быть на высоте. И сейчас Ольга Леонидовна, войдя в квартиру, первым делом бросилась к зеркалу. Все остальное может подождать, но вот капельки испарины над верхней губой и съеденная помада – вещи абсолютно недопустимые. Сидя перед большим зеркалом из карельской березы и промокая мягкой пуховкой лицо, Ольга Леонидовна хорошо поставленным голосом обратилась сама к себе:
– «Люди, львы, орлы и куропатки…» Куропатки…
Тут у нее вдруг сел голос, и уже вполне буднично она произнесла:
– Надо Наташу попросить купить курицу… Бульон, белое мясо и немного овощей. Мой обычный обед в день спектакля.
Время, проводимое у зеркала, было временем прошлого. Ольга Леонидовна вспоминала, как перед началом спектакля у нее холодели руки, в ушах стоял шум, от волнения как будто кошачья лапа в груди скреблась, и что-то гнало ее с места на место. В эти моменты Ольга Леонидовна готова была всё и всех послать к черту, смыть грим и сбежать домой. Она ненавидела себя, театр, сцену, зрителей за то, что так зависела от них в этот момент. Но после третьего звонка… После третьего звонка уже они, зрители, зависели от нее, от Самариной Ольги Леонидовны – легенды московской сцены. Захочет она – будут смеяться, захочет – будут плакать. Комедию сделает трагедией, а трагедию сыграет так, что зал корчится от смеха… О эта абсолютная власть сцены, единственная власть, которая не разрушает ни самодержца, ни подданных!
На сцене ей было хорошо и уютно, словно она вернулась домой и надела свою любимую одежду. Иногда она напоминала себе мальчишку, который мастерски научился ездить на велосипеде, – он и без рук может, и назад, и вперед, и по кочкам. И подрезать кого-нибудь… За последнее ее особенно не любили коллеги. Иногда она, ради озорства или из вредности, начинала на сцене импровизировать