наказания. Но сама необщность – и есть ВЫСШАЯ МЕРА…
Маршруты души – самые запутанные и вызывающие. Но и самые притягательные.
Высшее человеческое достижение – спасти утопающего в жизнекрушении.
Я знаю, что упорно предсказываемый конец света начинается с распада души. Выходит, уже начался…
Бесполезно класть на весы то, что отдаёшь и то, что получаешь. Равновесия ждать не приходится. Хотя в конечном счёте всё так или иначе уравновешивается, даже если мы этого не осознаём.
Рабство (духовное, физическое, материальное) и свобода – координаты личностной системы. Отказ от всех форм рабства ведёт к высшей форме свободы – к внутренней свободе. Это и есть самое бесценное ДОСТОЯНИЕ ЛИЧНОСТИ.
Я знаю, что мир с миром начинается с мира с самим собой.
Высшая доблесть – всегда ОСТАВАТЬСЯ СОБОЙ. Даже если для этого придётся остаться только с собой.
Я знаю, что невозможно найти себя. Это будет, в лучшем случае, ученическое обобщение ряда характерностей, возведённых в единицу целостной, неизменной структуры. А где-то в ускользающих лабиринтах материи петляет наше крохотно-безразмерное, беззащитно-непобедимое, существующее вне всяких норм и определений «Я». И, соответственно, поиск его – не канцелярская служба с 9 до 5 с перерывом на обед. И сам человек – не спрятанная под ёлкой игрушка. Он, скорее, сродни полезному ископаемому – чем глубже копаешь, тем больше обнаруживаешь. И когда в твоей внутренней Вселенной зажигается Солнце, и голос твой начинает звучать в унисон с гигантским хором неразгаданной, неопределимой, нескончаемой субстанции, то перестаёшь ощущать себя ничтожной песчинкой, произведённой в результате неведомого отбора случайностей. А, напротив, начинаешь чувствовать себя частью необъятного, необъяснимого механизма, приводящегося в действие такой же всеохватной, но невидимой Рукой.
…Так и болтаюсь на очередном острие между истинами. Хотя, согласно непроверенным слухам, Истина (если она вообще существует) – где-то посредине. А я вот не выношу середин, середняков и производное от этого – серость.
Затем, наверное, так маниакально хватаюсь за остроту невычисляемого, непросматриваемого, а только осколочно ощутимого в форме боли или экстаза, затягивающего меня в беспредельность макового моря, как в несложившуюся песню.
Когда это было? И было ли вообще?
…Я иду, нет, скорее, плыву по морю из маков. Я опять нарушила границу заплыва. Я всегда нарушала какие-то границы. И сейчас меня заносит в эту болезненно трепещущую, безоглядную маковость. В этот беспредел недопустимого.
Кусок неба падает и раскалывается передо мной. Примятость маков создаёт ощущение крови. Сжавшееся от осознания потери небо давит на меня зубастой чёрной дырой.
Но я всё равно плыву. Я знаю, что нельзя оглядываться и останавливаться. Не знаю, что меня удерживает на поверхности. Хватаюсь за кусок неба с маковой печатью, как за спасательный круг. Я хочу залатать небо. Но не знаю, приживётся ли к нему инородный кусок. Боль, хоть и небесная, но всё равно – боль. Я становлюсь частью её. Частью этого священного таинства.