мы с ней похожи, – сказал Малкольм. Парочка через несколько столиков от них уже вовсю уминала свежий хлеб с козьим сыром. – А как твоя бабушка относится к антиквариату? – не удержался он от ехидства, забавно изогнув бровь.
Джейн улыбнулась.
– У нее кошмарный вкус – даже хуже, чем у вас, Мистер Образцовый-Французский-Антиквар! Она обожает китайские настенные тарелки и вообще все большое, тяжелое и с цветочными узорами. При этом она не может развесить свои безделушки и унылые картины так, чтобы они не угрожали ее жизни. Они то и дело соскальзывали, падали и разбивались, а виноватой почему-то оказывалась я. И неважно, сидела я в это время у себя в комнате или гуляла во дворе – бабушка была уверена, что я постоянно ошиваюсь где-то поблизости и втихаря бью ее сувенирные тарелки. Хотя знаешь что? Если ненависть способна разрушать вещи, то все эти разбитые тарелки на моей совести. Обычно я смотрела на эту безвкусицу с такой злостью, что она просто не могла не свалиться.
– Да это талант, – заметил Малкольм с каким-то странным выражением в глазах.
– А разве нет? Я могла бы менять интерьеры и пальцем не пошевелив, – и Джейн со смехом продемонстрировала накрашенный ноготь. – Это сильно облегчило бы мою работу! Я сбилась с ног в поисках светильников и кресел для мадам Годино. Не представляю, как она собирается уместить все это в одной квартире. Я бы с радостью избавилась от пары журнальных столиков и шестиместного дивана, не оставив при этом отпечатков пальцев.
Малкольм подался вперед. От решимости, внезапно прорезавшейся в его взгляде, у Джейн перехватило дыхание.
– Ты удивительная. Ты об этом знаешь? – он протянул руку через стол и сжал ее ладонь. – Я хотел дождаться более подходящего момента, но… – и он умолк, сокрушенно качая головой.
Сердце Джейн бешено забилось. Кожа горела от прикосновения Малкольма.
– Джейн, я всегда верил, что сразу пойму, когда встречу свою единственную.
Она огляделась по сторонам: ей казалось, что весь зал слышит, как колотится ее сердце.
– Я в принципе нетерпеливый человек, – продолжал мужчина. – Для меня и месяц – слишком много.
С этими словами он поставил на стол между ними коробочку, обитую темно-синим бархатом, и дал девушке время ровно на один долгий взгляд, прежде чем откинуть крышку. Бриллиант изумрудной огранки весом не меньше пяти карат ослепительно вспыхнул в пламени свечей.
– Джейн, – продолжил Малкольм, и в этом слове слышалась настоящая страсть. – Ты – моя единственная. Я больше не хочу расставаться с тобой ни на один день, и я не намерен ждать. Пожалуйста, – добавил он, хотя в его голосе не было и тени мольбы, – пожалуйста, скажи, что станешь моей женой.
Зал поплыл у Джейн перед глазами. Сердце билось где-то в горле, щеки пылали, словно она оказалась в центре пожара. Выйти за Малкольма означало оставить Францию: работу в «Ателье Антуан», любимую студию в пятом округе, где с пожарной лестницы виден Нотр-Дам, своих друзей и всю свою прежнюю жизнь.
Выбор оказался легким.
– Да.