поскольку здесь возникают те же образцы выборочных изменений и поскольку эти случаи иллюстрируют те же факторы, оказывающие влияние на конечный результат. Кроме того, разница между «взрывными кризисами» и «постепенными изменениями» видится в значительной мере произвольной, ведь одно перетекает в другое. Даже при очевидно резких трансформациях, как было в Чили, к перевороту ведут десятилетия мало-помалу нарастающей напряженности, а за мгновением «взрыва» следуют десятилетия поэтапных изменений. Поэтому я характеризую кризисы, о которых идет речь в главах 6 и 7, как мнимо «постепенные», ведь на самом деле послевоенный кризис в Германии начался с грандиозного опустошения, подобного которому не переживала ни одна из стран, упоминаемых в этой книге: достаточно вспомнить плачевное состояние Германии на момент капитуляции во Второй мировой войне 8 мая 1945 года. Точно так же в послевоенной Австралии кризис будто бы разворачивался постепенно, но спровоцировали его три шокирующих военных поражения, понесенных менее чем за три месяца.
Первая из двух стран, служащих примером «эволюционного кризиса», Германия (глава 6) после Второй мировой войны была вынуждена одновременно избавляться от наследия нацистского правления, переформировывать иерархическую организацию своего общества и справляться с травмой политического раскола на Западную и Восточную Германии. В рамках моего сравнительного анализа характерные черты преодоления кризиса в послевоенной Германии охватывают и исключительно яростные столкновения поколений, суровые геополитические ограничения и процесс национального примирения со странами, которые стали жертвами зверств нацистов в годы войны.
Другим примером «эволюционного кризиса» выступает Австралия (глава 7), сумевшая изменить собственную национальную идентичность за те пятьдесят пять лет, на протяжении которых я в ней бывал. Когда я впервые приехал туда в 1964 году, Австралия воспринималась как отдаленный британский форпост в Тихом океане, она все еще цеплялась за Великобританию в формулировании своей идентичности и проводила политику «белой Австралии», подразумевавшую отчуждение неевропейских иммигрантов. Но Австралия столкнулась с кризисом идентичности, поскольку «белая» и британская идентичности все сильнее противоречили географическому положению Австралии, потребностям ее внешней политики, оборонной стратегии, принципам развития экономики и переменам в демографии. Сегодня торговля и политика Австралии ориентируются прежде всего на Азию, городские улицы и университетские кампусы изобилуют представителями азиатских национальностей, а австралийские избиратели едва не взяли верх на референдуме, что предлагал отказаться от признания королевы Англии главой австралийского государства[13]. Тем не менее, как в Японии эпохи Мэйдзи и в Финляндии, изменения были выборочными: Австралия по-прежнему остается парламентской демократией, ее государственным языком по-прежнему является