констатирует Кузьмич и прихлопывает ладонями по столу. – Вы свободны, милые мои. А ты, – обращается он ко мне, – задержись.
Когда остальные выходят, он спрашивает:
– Проводил Откаленко?
– Проводил, – недовольно говорю я и с неожиданной горячностью добавляю:
– Нельзя его было в таком состоянии посылать, вот что я вам скажу, Федор Кузьмич.
– Это в каком же таком состоянии?
– Ну, в общем, нервы у него не в порядке.
Кузьмич усмехается.
– У тебя, я смотрю, нервы тоже не в порядке.
– Нам надо было ехать вдвоем, – упрямо говорю я.
– Так всюду и вдвоем? – хмурится Кузьмич. – Не надоело за чужой спиной работать?
– Дело не в этом.
– В этом, в этом. Ну, мы еще вечером поговорим. А сейчас давай к этому… Бурлакову. И нервы свои спрячь, понял? Пока они тебя не подвели.
Я подчеркнуто официально отвечаю:
– Слушаюсь.
И выхожу из кабинета. Во мне все кипит. Кузьмич иногда бывает туп и бесчувствен как доска!
Тем не менее, придя к себе, я усаживаюсь за телефон и звоню Бурлакову, пока этот пенсионер не отправился куда-нибудь на прогулочку. Отвечает мне густой, уверенный бас.
– Светозар Еремеевич?
– Он самый. С кем имею честь?
Я вежливо представляюсь и объясняю:
– Хотелось бы с вами повидаться и кое о чем посоветоваться. У вас найдется время?
– Что ж. К вашим услугам.
– Скажем, через часок?
– Милости прошу. Самому-то уже трудновато.
– Понимаю, понимаю. Я заеду. Адрес ваш какой?
Делаю вид, что записываю адрес, и кладу трубку. Затем еще раз просматриваю всякие свои записи и кое-что обдумываю. К такой беседе все-таки следует подготовиться.
Пустой стол Игоря напротив все время отвлекает меня, все время чем-то тревожит.
Ровно через час я подъезжаю к знакомому дому.
Бурлаков сам открывает мне дверь. Действительно, громадный, неохватной толщины дядя занимает чуть не весь дверной проем. Розовое, в глубоких складках широкое лицо, ежик седых волос стоит над головой как серебряный нимб. На Бурлакове мятые пижамные штаны, застиранные до белесости, и роскошная домашняя куртка из темно-красного бархата с золотыми жгутами на животе.
– Прошу, прошу – гудит Бурлаков и при этом улыбается так радостно, словно долгожданному гостю.
Улыбка у него ослепительная, ровные белоснежные зубы слишком уж назойливо напоминают о дантисте. Я снимаю пальто и прохожу вслед за хозяином в столовую. Еще в коридоре обращаю внимание на деревянную винтовую лестницу, ведущую на второй этаж, и на красиво застекленные двери в другие комнаты.
Столовая заставлена мебелью. Какие-то старинные, затейливые стулья с высокими спинками, громадный, в полстены, буфет, тугие, обтянутые шелком пуфики, два мощных «вольтеровских» кресла в углу, обитые зеленым сукном, с красивыми резными подлокотниками, круглый стол на искусно выполненных львиных лапах, хрустальная