привез из Вены, и новую светло-синюю лыжную шапочку. Эта шапочка так ему понравилась, что он не смог пройти мимо магазина. Иосиф вновь поцеловал Маргарет и затараторил:
– С Новым годом, дорогая. Господи, сколько же у тебя веснушек! Я люблю тебя, люблю. Ты самая прекрасная американка на свете. Я умираю от голода. Где завтрак? – Потом он оглядел окрестные горы и с гордостью, по-хозяйски изрек: – Ты только посмотри! Посмотри! И не говори мне, что в Америке можно найти такую красотищу!
Но когда Маргарет начала плакать, потому что ничего не могла с собой поделать, он сразу стал серьезным, обнял ее, губами осушил слезы, а потом спросил:
– Что? Что случилось, дорогая?
Они стояли за углом маленького железнодорожного вокзала, скрытые от большинства людей на платформе, и Маргарет, всхлипывая, рассказала Иосифу практически обо всем. Лишь ночной визит Фредерика остался за кадром, но она упомянула и про песни, и про нацистские тосты и заявила, что не желает оставаться здесь даже на день. Иосиф поцеловал ее в лоб, погладил по щеке. Его скулы и подбородок внезапно заострились, а темные глаза глубже ушли в глазницы.
– И здесь, значит, тоже. На улице, в доме, в городе, в деревне… – Он покачал головой. – Маргарет, крошка, я думаю, тебе надо уезжать из Европы. Возвращайся домой. В Америку.
– Нет! – вырвалось у нее, и она продолжила без малейшей запинки: – Я хочу остаться здесь. Я хочу выйти за тебя замуж и остаться здесь.
Иосиф вновь покачал головой. На его коротко стриженных, уже тронутых сединой волосах поблескивали капельки воды, в которые превратились упавшие с неба снежинки.
– Мне необходимо побывать в Америке. Я должен увидеть страну, в которой рождаются такие женщины, как ты.
– Я сказала, что хочу выйти за тебя замуж. – Маргарет схватила его за руки.
– В другой раз, сладенькая, – нежно ответил Иосиф. – Мы обсудим это в другой раз.
Но больше о женитьбе они не говорили.
Они вернулись к Лангерманам, плотно позавтракали, сидя у большого окна, за которым раскинулись Альпы. Съели яичницу с ветчиной, картофель, булочки, запили кофе по-венски с целой горой взбитых сливок. Обслуживал их Фредерик. Вел он себя скромно, был предельно вежлив. Пододвинул стул Маргарет, когда она садилась, наполнял чашку Иосифа, когда та пустела.
После завтрака Маргарет собрала вещи и сказала фрау Лангерман, что она и ее друг уезжают. Фрау Лангерман всплеснула руками, воскликнула: «Какая жалость!» – и подала счет.
Среди прочего в счете значились девять шиллингов.
– Я не понимаю, что это, – указала на эту строчку Маргарет. Она стояла у полированного дубового стола в холле. Фрау Лангерман, близоруко щурясь, перегнулась через стол, всмотрелась в листок бумаги.
– А-а. – Она подняла голову и бесстрастно уставилась на Маргарет. – Это за порванные простыни, Liebchen[10].
Маргарет заплатила. Фредерик помог ей вынести чемоданы. Поклонился, когда она усаживалась в такси, и сказал: «Надеюсь, вам у нас понравилось».
На станции