из-за замка и не уехали? Жалко стало добро бросать? Лицо баронессы исказилось. Горевой бросился поддержать ее. Но она надменно отстранилась. – Словом, так, господа хорошие! – Арташов поднялся, сдернул полевую сумку. Оставив на лощеной библии пыльный след. – Насчет пособничества – это вам с другими придется объясняться. Я же реквизирую особняк для нужд армии. Он повернулся, собираясь выйти. И – едва не сбил подвернувшуюся Невельскую. Благодушное ее личико от волнения покрылось пигментными пятнами.
– Постыдитесь, молодой человек! – выкрикнула она. – Кому вы это говорите? Элиза – коренная петербуржка, из старинного прибалтийского рода. А Сергей Дмитриевич, если угодно знать, добровольно от нансеновских документов отказался, а значит, и от пособия. Впроголодь жил, а сохранил императорский паспорт в надежде вернуться на Родину. Что же касается подачек! Баронессу после тридцать третьего года едва в гестапо не забрали за то, что евреев приютили. Да и в конце войны спасло лишь то, что на свои средства содержит пансионат для девочек-сирот. На свои, понимаете?!
– Чьих сирот? Небось, фашистского офицерья? – брякнул Арташов, всё еще в запале.
– И офицеров тоже! – в тон ему подтвердила баронесса. – Сироты, они потому и сироты, что без родителей остались. Она указала на одно из окон. – Извольте сами полюбопытствовать!
Арташов неохотно кивнул Сашке. С презрительной миной тот прошел к указанному месту, отдернул штору. Всмотрелся.
– Мать честная! Товарищ капитан! – он приглашающе отодвинулся.
Арташов выглянул наружу.
Внизу, на аккуратной зеленой полянке, меж цветущими белоснежными яблонями, были густо натянуты бельевые веревки. Вдоль них, перебирая руками, передвигались в разные стороны полтора десятка худеньких девочек в одинаковых серых платьицах и белых фартучках, с чёрными повязками на глазах. Проходя мимо друг друга, они старались дотронуться одна до другой и, если удавалось, выкрикивали радостно: : «Gehascht! Gehascht!»[4]. Увлеченные игрой, они задорно перекрикивались. Подле резвящихся девочек прохаживались две женщины-смотрительницы – в строгих длинных платьях из синей ткани. – В салочки играют, – пробормотал Сашка. – Только почему-то все водящие.
В этот момент одна из девочек, заигравшись, неловко сбила повязку с лица подруги. Подоспевшая смотрительница подняла повязку с травы и, надевая, приподняла детское личико за подбородок. Арташов разглядел вскинутые к небу пустые глазницы.
Сашка ткнул пальцем в угол полянки, где на витой скамейке, в такой же одежде и с такой же черной повязкой на глазах сидела четырехлетняя белокурая малышка. С безучастным выражением лица она гладила ладошкой устроившегося на коленях карликового пуделя.
Арташов почувствовал спазм в горле. Он ухватил ладонью собственное лицо и принялся яростно растирать.
– Что это? – не оборачиваясь, выдавил он. – Сами изволите видеть, – сзади подошел Горевой. – Слепые девочки. Жертвы бомбардировок…Английских бомбардировок, – поспешил уточнить он. –