ходили разноцветными. Марина спрашивала себя: «А почему же никто из пяти детей не взял мать к себе, ведь дом для престарелых, каким бы он ни был, – это не дом?!» (Ой, не зарекайся и не суди, пока не дожила до маминой и своей старости!)
В один из дней навестили приятелей семьи: он – композитор, бородатый, колоритный мужик, вполне бы мог сыграть Сусанина в немом фильме, она – ангел с венчиком легких седых волос над бело-розовым личиком. Возраст пары был непонятен: пятьдесят, шестьдесят лет? У него все лицо закрывала борода, на ее лице примет возраста не наблюдалось вовсе. Оказалось, жена была монахиней с юности и до недавнего прошлого, а потом то ли была отпущена (может быть, они тоже выходят на пенсию?), то ли сбежала из монастыря, но оказалась она замужней женщиной, влюбленной, по словам Ине, в своего «Сусанина». У этой пары даже и чайку не попили: квартирка была крохотной – один рояль. Ни чайника, ни еды в ней не держали – питалисть со скидкой в специальной столовой для тех, кто не хотел обременять себя готовкой. Был и третий член семьи – белый кот, который по еле слышной просьбе «мамы» немедленно вошел в пластмассовую клетку и был заперт до утра. Ни истошных воплей, ни попыток высвободиться из узилища не последовало. Марина вспомнила своего буйного кота – борца за свободу до последней капли ее и мужа крови (хорошо хоть ребят не царапал – может быть, потому, что они его избегали, а тот из гордости не навязывался) – и вздохнула про себя: «Даже коты у них ненатуральные. Может, какой специальной пищей кормлены? И кастрирован он, бедный, конечно…» Дистанция между «жизнью нормальной», в представлении Марины, и жизнью, только что увиденной, была так велика, что, сев в машину, она автоматически перешла на русский язык: «ее» голландцы на фоне их друзей были для нее уже своими. Поговорила пару минут, удивилась отсутствию реакции, оглянулась и все поняла. Рассмеялись. Хенк сказал: «Марина, мы просто наслаждались звучанием русской речи». Тягостное чувство, которое не отпускало ее в гостях (почему это так ее задело – не знала), прошло.
Всю неделю путешествовали по восточной части страны. Марину удивило, что здесь не было городов: дороги, поля и маленькие деревеньки. В воздухе стоял густой запах навоза. Ее друзьям это «благоухание» было по душе: запах достатка, запах будущего хорошего урожая. А люди где? Где все четырнадцать миллионов голландцев? Огромное зеленое поле – и только один маленький трактор тарахтит где-то вдалеке. Люди, конечно, в основном в городах. Ее знакомые жили в «селениях» и этим были счастливы. Заезжать в города не любили: надо знать дорогу, да и парковаться негде.
Однажды заехали в самую чащу леса и остановились у длинного двухэтажного дома, который напоминал огромный с небольшими окошками под самой крышей амбар, чем дом и был в своей прошлой жизни триста лет назад. Как оказалось, здесь жила сестра Хенка. Она лежала в больнице после тяжелой операции, дома были ее свекровь и двое детей-дошкольников. Сестра Хенка с мужем купили и превратили полуразрушенное строение в дом-ферму. Марина сразу же