ее потерял остроту, она словно направила его внутрь, ища ответ в себе, – он как художник рисует картину, а зритель, то есть читатель, уже сам решает кто прав, а кто нет…
– Э-это точно, это вам не наш родной, так сказать. соцреализм, – деловито орудуя вилкой в тарелке поддержал Катю Петр. – Там все строится на теории классовой борьбы. Воспитание, так сказать, – он выразительно поднял вверх вилку с насаженным на нее кольцом огурца, – в духе коммунизма.
– Даже не в этом дело, – вступила в разговор Маша-именинница, все посмотрели на нее, – я думаю, Катя не это имела в виду. Просто там нет этой надоевшей занудной нравоучительности: это правильно – так можно или даже нужно, это неправильно – ни-ни, ни в коем случае. Читатель сам имеет право оценивать поступки персонажей. Так ведь Кать?
– А то же самое и у других американских писателей, – не дав подруге ответить, живо, с блеском в глазах, вмешалась Лена, – у Сэлинджера, там, Апдайка…
– А вы, матушка, однако, космополит, – вставил Петька.
Лена, несколько сбитая Петькиным замечанием, уже было набрала в легкие воздух, чтобы продолжить, но в разговор неожиданно вступила молчавшая до этого Маша-два:
– Вы читали «Жизнь и судьба», Г-г-гроссмана? – негромко, словно стесняясь, спросила она.
Неожиданно низкий голос субтильной кареглазой Маши звучал довольно приятно, мягко. При этом звук «г» она произносила непривычно размыто, словно боясь поцарапать им нёбо. Она явно стыдилась своего южнорусского диалекта. Филолог с говором? Как-то не вяжется.
В ответ на Машин вопрос послышалось нестройное некание вкупе с отрицательным мотанием головами. Лишь Мила как прилежная ученица, поставив локоть на стол, подняла руку, жестом показывая, что она книгу читала.
– Надо признаться, Маш, здесь у нас общая лакуна в образовании, – с апломбом сказал Петр. – А что у нас товарищ Гроссман?
Девушка с секунду смотрела на Петра, переваривая его вопрос, кивнула, уже увереннее сказала:
– Не удивительно, я сама читала в «самиздате», хотя сейчас, при нынешней «гласности», кажется, уже выпустили в нормальном виде. Так вот, о чем я хотела, … – Маша задумчиво сдвинула брови, отчего ее лоб прорезала вертикальная морщинка, – там, в общем, при обороне Сталинграда, в разрушенном доме, один из бойцов вспоминает какого-то американского писателя, фамилию которого он забыл. Говорит, что ему нравится в нем, в этом писателе, то, что он его не учит. Напился солдат – и все, – она раскрыла ладонь, показывая: «и все», – Или произошло там что-то у мужика с бабой – и все, – опять тот же жест рукой, Маша заметно увлеклась, от прежней зажатости не осталось следа. – Мне кажется это он как раз про Хемингуэя. Ты ведь это имела ввиду, Кать?
– Да, все правильно, – согласно кивнула Катя. – Но это если в общем, а в частности, …, – она на мгновенье задумалась, подняла глаза на Сергея продолжила: – взять, допустим, «Прощай оружие» или «И восходит солнце!», о котором, вы Сергей, говорили, у меня от них