Акакий Акакиевич стал призраком, потому что полюбил. Он возжелал хрупкую вещь, шинель, больше труда своего – и погубил душу. Но мы-то с вами знаем: Акакий Акакиевич попал в ад из-за сущей мелочи. Он выписывал совершенные буквы, вензеля божественного глагола, в русской грамматике, а вовсе не в той, которая отмеряет строчки в акафистах и задает ритм литургии.
С тех пор прошло без малого двести лет. Века измельчали. Почерк спасения окончательно испортился, и умение филигранно выводить на бумаге божественные буквы вышло из моды.
В эти варварские времена я случайно заприметил молодого человека. Дело было осенью (все неожиданные вещи в Петербурге случаются осенью). Молодой человек выходил из книжного магазина – одной из пыльных букинистических лавочек, процветавших тогда на Литейном проспекте. Сутулый, лет двадцати пяти, в очках. Похожий на египетскую птицу, с острым носом и в худом пальто, грязноватые полы которого смешно дыбились при ходьбе. Писатель былых времен добавил бы – похожий на вечно удивленную птицу.
Я стоял неподалеку и разглядывал пачку офисной бумаги, выставленную в витрине букинистической лавочки. Я люблю чистую, не испорченную глупыми словами бумагу. Особенно когда она в пачке, ее еще не коснулась уличная пыль и не захватали потные человеческие пальцы. Я бы упустил молодого человека из виду, если бы в момент, когда он выходил, к коричневой деревянной двери из тех, что открываются со скрипом (и еще где-то наверху звенит пошлый, лишний в моей истории колокольчик), – не подошла девушка.
Она совершенно не походила на моего молодого человека. Нос картошкой, веснушки. Невысокая, изогнутая внутри своего сизого пуховичка, как титло. Может быть, она тоже чем-то напоминала птицу – только совсем из другого полушария. В ней виделось что-то неуловимо страусиное. В наклоне головы, в быстрой походке… Хотя нет. Девушка не напоминала птицу. Она походила именно что на диакритический знак.
Они столкнулись нос к носу. Прямо в дверях. Парень неловко взмахнул полой пальто, и из рук девушки вылетела потрепанная книга, вероятно принесенная букинисту. Он рванулся подбирать книгу, запутался в пальто, чуть не упал, протянул девушке том – и оцепенел. Птица заметила, что перед ней диакритический знак. Знак смущенно улыбался и как будто подмигивал птице.
Я заметил, что у молодых людей одинаковые глаза. Карие, с золотистыми прожилками. Четыре глаза, в которых играет удивленный желто-белый огонь. И самое невероятное: у парочки начался разговор. Это меня больше всего удивило. Обычно в моменты случайных неловких встреч слова прерываются. Люди говорят друг другу «простите», «здравствуйте» – а дальше возникает пауза, во время которой человек успевает опомниться и уйти. Но здесь – слово за слово, сумбурная, сбивчивая речь о книге, название которой я так и не разглядел, о бородатом карлике, что стоит за прилавком в лавочке, об их смешных именах: Тильда и Лева.
Только