таких глаз у него всегда случались неприятности.
– Ради этого мальчика… я сделаю это. Да пребудет с ним сила Ессы… как и со мной. И с тобой, сестра.
Следующий день выдался мрачным и серым, словно близились дзяды, а не весеннее равноденствие. Солнце еще не вышло из-за туч, накрапывал легкий дождик, превращая землю в городе, стоптанную сотнями ног, в болотистую, глинистую грязь, перемешанную с конским и коровьим навозом. Женщины не выходили из домов ткать лен, не скрипели гончарные круги, не звенели молоты в кузнице. Все попрятались в домах, окруженных клубами седого дыма.
Око´л был богатым. Тут были мастерские, каких не встречалось во многих из замков. Улицы без мусора и человеческого дерьма, потому что нечистоты сливали в дубовые желоба, куда стекала дождевая вода с крыш. Колодцы с чистой водой и источник, откуда по долбленым стволам и трубам воду распределяли в важнейшие места. В каждой хате – глиняная печь, дым от которой уходил прямо в отверстие в крыше. Амбары, хлева и скотные сараи.
Был почти полдень, когда инок выбрался на обход око´ла. Начал он с майдана, где вокруг журавля расставлены были шесть жертвенных столбов. Третий – окровавленный. Кровь впиталась в мокрое дерево, проникла в его слои, словно ужасное напоминание; Грот все еще слышал жуткий вопль Редовии и глухой, бессильный крик ее мужа.
Вдруг под докучливым дождиком Дзергонь с его серыми стенами хат, выныривающими из грязи как ядовитые грибы, показался ему бездной. Уставшие, согбенные люди выглядывали из дверей, словно крысы, быстро пробегали уличками, словно кто за ними гнался. Стрыгон. Его присутствие, неощутимый смрад стояли над око´лом словно проклятие. Он ждал ночи, чтобы прийти снова. Интересно, кого нынче принесут в жертву?
Грот сжал кулаки. Он проявил трусость, он не должен был позволять такого – как инок, как жрец Праотца.
«Ты не станешь красть и блудодействовать в сборе отца моего. В том, что выстроил я средь лесной глуши. Не посягнешь на жизнь ближнего, поскольку всем я дал поровну».
Законы нынче казались пустыми словами. Он стоял здесь, посреди око´ла, небольшой сбор из грубых колод, с башенкой. Сад был вырублен, сожжен. Кто-то терпеливо подкладывал огонь под яблони, пока те не превратились в обугленные обрубки. Но из земли их вырвать так и не сумели. Вросли они глубоко, как истинная вера.
Грот заглянул в сбор, чтобы сразу отступить. Там, где должен был стоять камень со Знаком Копья, которым Бедда убил Ессу, избранника Праотца, высился мрачным валуном грубо отесанный болван языческого Стрибога. Стоял неподвижно, не вросший еще в землю, держа в левой руке рог, а в правой – огромный лук. Божество стрелков – как ветер раздавал дары и далеко нес стрелы. Двое людей с пустыми глазами, светлыми, стриженными под горшок волосами и усищами, заправленными аж за уши, обвешивали идола дарами. Мечами, сегментированными поясами воинов, колчанами и прямыми луками, набрасывали проткнутую, распоротую по бокам, чуть проржавевшую кольчугу. Таблички с законами на стенах покрыты были слоем глины. Выдавили на них языческие резы,