больше запах жареного, приготовляемого на жертвенниках, так что, если иной раз захочется поесть, отправляйся на кухню, как нищенка. И хотя кое-где алтари курятся еще ладаном (quod dat avara manus)[25], все же я боюсь, как бы мало-помалу этот дым не развеялся дымом, не оставив после себя больше никаких следов от наших святых обрядов. Мы знаем хорошо по опыту, что мир точь-в-точь как ретивый конь. Узнай он, что его оседлал ездок, не умеющий ловко править, он исполнится презрения и попытается сбросить с седла такого седока, а сбросив, начнет его лягать копытами.
Вот у меня сохнет тело, и разжижается мозг; сыплется песок, и падают зубы; золотится кожа, и серебрится волос; расширяются зрачки, и укорачивается зрение; слабеет дыхание, и усиливается кашель; при ходьбе я трясусь, а сидя цепенею; трепещет мой пульс, и твердеют ребра; суставы мои ссыхаются, и связки разбухают, и, наконец, что меня больше всего мучит, мозолятся пятки, и размягчаются лодыжки:
Юнона моя не ревнует меня,
Юнона моя уж не любит меня.
О твоем Вулкане, оставляя в стороне прочих богов, рассуди сама. Где теперь сила моего кузнеца, а твоего супруга, который, бывало, с такой мощью потрясал крепкую наковальню, чьим громовым ударам, выходившим из огнедышащей Этны на кругосвет, отвечало Эхо от пещер окруженного полями Везувия[26] и от скалистого Табурна? Неужели эта сила исчезла? Неужели исчезла? Неужели он не в состоянии раздуть мехи и зажечь огонь? Неужели нет сил поднять тяжелый молот и ковать раскаленный металл?
Да и ты, сестра, если все еще не веришь другим, спроси у своего зеркала и увидишь, как из-за морщин, прибывающих на твоем лице, и из-за борозд, что проводит на нем плуг времени, тебя с каждым днем все труднее рисовать правдивому художнику, который захотел бы рисовать тебя с натуры. На твоих щечках там, где ты при каждой улыбке открывала две прелестные ямочки, два круга, две точки, которые, когда ты улыбалась улыбкою, освещавшей весь мир, делали в семь раз очаровательнее твое лицо, и откуда так же, как из твоих очей, ты шутя бросала столь острые и пламенные стрелы Амура, там теперь, начиная от углов рта, с той и другой стороны, стали вырисовываться четыре скобки, что своими двойными полуокружными арками охватывая рот, тем самым мешают тебе смеяться и, протягиваясь от зубов к ушам, дают тебе сходство с крокодилом. Не говоря уже о том, что твой внутренний геометр, который, смейся или нет, сушит в тебе жизненную влагу и, сближая все тесней и теснее кожу с костями, утончая покровы, все резче и резче выписывает на лице твоем четыре параллели, тем самым указывая тебе прямой путь к смерти…
Что ты плачешь, Венера? Чего смеешься, Мом?» – сказал Юпитер, заметив, как один оскалил зубы, а другая залилась слезами.
«Еще Мом помнит, как один из шутов (каждый шут обычно шутя говорит больше правды своему государю, чем весь его двор, и услугами шутов пользуются те, кто не смеет высказаться открыто) говорил, будто Эскулап, вырвав у тебя два гнилых зуба, заменил их песком из оленьего зуба и кораллом и будто сделал это так секретно, что теперь нет петрушки на небе, который