когда-то давно, – сознался я. – Или не очень давно. Кажется, с тех пор сто лет прошло.
– Поэтому ты сказал, что в то время армия была тебе необходима?
– Да, она пошла мне на пользу.
Помолчав, Саванна спросила:
– Скажи, в то время ты бы прыгнул за моей сумкой?
– Нет. Наверное, только посмеялся бы.
Несколько секунд Саванна оценивала мой ответ, будто решая, верить мне или не верить, и наконец глубоко вздохнула.
– Хорошо, что ты записался в армию. Сумка мне была очень нужна.
– Видишь, как все удачно…
– А еще что?
– В смысле?
– В смысле – что еще ты можешь рассказать о себе?
– Ох, я не знаю. Что тебе хочется знать?
– Расскажи мне что-нибудь, чего о тебе никто не знает.
Я подумал.
– Могу сказать, сколько десятидолларовых монет без кромки с головой индейца было отчеканено в тысяча девятьсот седьмом году.
– И сколько?
– Сорок две. Они изначально не предназначались для денежного обмена: работники Монетного двора отчеканили их для себя и своих друзей.
– Ты увлекаешься нумизматикой?
– Я бы так не сказал. Это долгая история.
– У нас полно времени!
Я колебался. Саванна потянулась за своей сумкой.
– Погоди, – сказала она, копаясь в объемистых недрах. Вскоре на свет был извлечен тюбик «Коппертона». – Будешь рассказывать, когда намажешь мне спину лосьоном. Кажется, я обгорела.
– О, разрешаешь?
Саванна подмигнула.
– В награду за откровенность.
Я натер ей лосьоном плечи и спину, не забыв, однако, и про остальные части тела – я убедил себя, что кожа там покраснела, а солнечные ожоги сделают завтрашнюю работу их обладательницы страшно мучительной. После этого я несколько минут рассказывал Саванне о деде, отце, нумизматических выставках и старом добром Элиасберге. Я не отвечал конкретно на вопрос, не будучи уверен, что должен содержать правильный ответ. Когда я закончил, Саванна повернулась ко мне:
– Твой отец до сих пор собирает монеты?
– Как заведенный. По крайней мере я так думаю – мы больше не говорим о нумизматике.
– Почему?
Я рассказал и об этом. Мне полагалось выставить себя в лучшем свете, умолчав о плохом, чтобы произвести впечатление, но с Саванной это было невозможно. По какой-то причине при ней возникала потребность говорить правду, хотя мы были знакомы второй день. Выслушав меня, она некоторое время сидела с озадаченным видом.
– Я вел себя как скотина, – подсказал я. Конечно, существовала и более точная характеристика меня тогдашнего, но она не годилась для девичьих ушей.
– Пожалуй, – протянула Саванна. – Но я не об этом думала. Я пыталась представить тебя в юности, потому что сейчас ты ничем не напоминаешь того человека.
Любой ответ прозвучал бы фальшиво, пусть даже ее замечание было справедливым. Поколебавшись, я прибегнул к папиному методу и промолчал.
– А какой вообще характер у твоего отца?
Я