сели в машину и доехали до перекрестка, чтобы оттуда вместе с грузовиками направиться на восток, к новым местам.
Глава шестая
Для нас места эти были новые, но они несли отпечатки древних стран. Мы двигались по скалистой дороге, исхоженной караванами и скотом, она шла узкой тропой по бездорожью между двумя рядами деревьев и терялась в горах. Эта местность была так похожа на Арагон, что мне казалось, мы вновь в Испании, пока вместо вьючных мулов мы не встретили дюжину босоногих, с непокрытыми головами туземцев, вся одежда которых состояла из куска белой материи, собранной у плеча вроде тоги. Однако, как только они скрылись, высокие деревья рядом с тропой, идущей по скалам, вновь стали Испанией, и казалось, я снова еду верхом вместе с остальными в ряд и снова с отвращением вижу, как круп лошади впереди облепили слепни. Точно таких же мух мы видим здесь на львах. В Испании, если такая муха заберется тебе за шиворот, приходится стаскивать рубашку, чтобы ее убить. Иначе она пролезет за воротник, поползет по спине, заберется под мышку, оттуда на живот и к пупку – ее не поймать: она движется стремительно и ловко, да еще эта тварь такая плоская, что убить ее можно только раздевшись.
В тот день, глядя на эту гнусную мошкару, забравшуюся лошади под хвост, и зная по опыту, что это такое, я пережил ужас, равный тому, что испытал в госпитале, лежавший там с открытым переломом правой руки между плечом и локтем, разорванными костью бицепсами. Плоть загнивала, опухала, лопалась, и оттуда вытекал гной. Наедине с болью, пятую неделю без сна, я вдруг подумал, каково бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку и он уходит подранком. В ту ночь я лежал и все это чувствовал, начиная от удара пули и до самого конца, и, будучи немного не в себе, подумал, что мои муки – это наказание, которое выпадает всем охотникам. А выздоровев, решил, что если это было наказание, то я его выдержал и отныне мои поступки будут сознательными. Я поступал так, как поступали со мной. Меня подстрелили, меня изувечили, и я ушел подранком. Я всегда ожидал, что меня что-то убьет, и даю честное слово, что теперь принял бы это безропотно. А так как по-прежнему любил охоту, я принял решение, что буду убивать наповал, а как только утрачу эту способность, с охотой завяжу навсегда.
Если ты в молодые годы отдавал себя обществу, демократии и подобным вещам, а затем решил отвечать только за себя, тогда на смену приятному, поддерживающему духу товарищества приходит нечто другое, что можно испытать только в одиночестве. Я не смогу дать точное определение этому чувству, но оно возникает, когда ты о чем-то пишешь хорошо и правдиво и беспристрастно оцениваешь написанное, и, если тем, кому платят за то, чтобы они это прочитали и высказали свое мнение, не нравится твоя тема и они говорят, что все это фальшь, тебя не сбить: ты точно знаешь, чего это стоит; или когда ты занят чем-нибудь, что принято считать несерьезным, ты точно знаешь, что это важно и всегда было важным наряду с общепринятым; в море ты тоже один на один с ним и знаешь, что Гольфстрим, который