младший сержант.
Со смехом, с шуточками расселись за столом, и мама положила каждому на тарелку ломоть «наполеона». Мишка стал было жаловаться, что дома его закормили пирогами, но, погрузивши крепкие желтые зубы в свой кусок, умолк. Он всегда хорошо ел, бутерброды, которые он приносил в школу, были самые обильные, мы отщипывали от них, чтобы помочь Мишке управиться. Кахетинского было две бутылки на столе и одна у меня «в заначке».
Ирка, сидевшая рядом со мной, протянула бокал, мы чокнулись, и она сказала с улыбкой, показавшейся мне незнакомой:
– За тебя, Боря.
В школе Ирка была толстушкой, плаксой, а вот поди ж ты… сидит, красиво выпрямившись, девушка, красиво обтянутая платьем… прическа у нее этак волнами, как у Милицы Корьюс в «Большом вальсе», обалденном фильме, который только что вышел на экран… и она улыбается не по-девчоночьи, всей рожей, а как взрослая женщина, и в глазах у нее что-то новое…
Потом выпили за маму. Она благосклонно улыбалась, сама, как обычно, ни капли не пила. Мне вдруг бросилось в глаза, как сильно она поседела за последнее время. Она еще немного побыла с нами, убедилась, что ее торт пользуется успехом, поднялась с потаенным вздохом и ушла. К подруге, жившей по соседству, на углу Майорова, ушла, чтобы не стеснять нас.
Шумно было за столом. Девчонки обсуждали «Большой вальс», Ирка утверждала, что лучше этой картины еще не было, Владлена возражала: все бы ничего, говорила она своим безапелляционным тоном, но нельзя же по-опереточному показывать революцию. Мишка Рыбаков спорил с Т. Т. о линии Мажино, которую германские войска недавно обошли (и теперь быстро продвигались по Франции). Т. Т. считал, что линия Мажино «в принципе» ничем не отличалась от линии Маннергейма, все дело в том, что нам пришлось штурмовать, а немцы линию Мажино обошли. Мишка орал через стол, что все это вранье, укрепления на Мажино давно устарели и все такое. Я подначивал спорщиков, а когда они оба набрасывались на меня, подливал им вина. Светка завела патефон, страстным голосом он запел: «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна, хочешь – отгадай». Затем Светка подскочила к Павлику и потянула его танцевать. Он отнекивался, смущенно улыбаясь, но не тут-то было. Светка учила Павлика вкрадчивому танцевальному шагу и смеялась над его неумелостью. А у нас спор разрастался. Мишка страшно орал на нас с Т. Т., но при этом поглядывал на стройные Светкины ноги, да и я поглядывал, – тут Ирка решительно взяла меня за руку и увела танцевать.
Исходили истомой саксофоны. Мы плыли в обволакивающем потоке танго, Ирка все с той же новой улыбкой смотрела на меня, и голова моя немного кружилась от ее близости, от запаха духов, от томного откровения танго. «Для того, кто любит, вовсе нет загадок, – пел патефон, – для того, кто любит, все они просты…» Жизнь выглядела, и верно, совсем простой светлой дорожкой, над которой трепыхалось: «Спасибо за счастливое детство…»… Какие там загадки? Вот только – загадочное теплое существо в полосатом, как матрац, платье, колыхалось в такт танго у меня под рукой… Тайна – это ты…
Ирка