миленький, потерпи, у тебя таблетки на кухне, принести?
– Дура! Если я с похмелья помру, тебе легче будет?
– Не помрешь. Мать ни разу не померла. Нет, померла, но потом и не от этого. Принести таблеток?
Грошев закрыл глаза. В девушке ощущалось непреклонное упорство. А мозг говорил, став из черта соболезнующим ангелом-хранителем: она права, надо выдержать, перетерпеть. Соглашаться с ним не хотелось.
– Чуть-чуть, пять капель! – жалобным тенорком попросил Грошев.
– Не надо. Сам же понимаешь. Принести таблетки?
– Давай.
Юна принесла таблетки, стакан с водой, потом чаю с молоком, умеренно горячего. Помогла Грошеву приподняться (кстати, подушка, постельное белье – когда это все появилось?), он по глоточку выхлебал всю кружку. Попытался встать.
– В туалет? – догадалась Юна. – Пойдем.
Опираясь на нее, Грошев добрел до туалета. Там посидел по-женски, потому что стоять не было сил. Кое-как натянул трусы (а кто и когда его раздел до трусов?), выполз из туалета, добрался, обхваченный Юной за талию, до кресла-кровати. Сел, потом лег на бок, спиной к ней. Мягкое и прохладное упало сверху – накрыла одеялом. Спасибо. Ничего. Раньше обходилось, и теперь обойдется.
Он проспал до вечера, а после Юна возилась с ним: водила в туалет, давала таблетки, поила чаем, сидела рядом, держала за руку, Грошева прошибло на чувствительность, он прошептал:
– Спасительница ты моя. Я почти в норме. Теперь немного можно.
– Ни к чему. Ты даже и не хочешь, ты по инерции.
– Хочу!
– Но не так же, как раньше?
– Нет. Раньше по-больному хотел, а теперь по-здоровому.
– А здоровые могут и не пить. У тебя снотворное есть какое-нибудь?
– Есть. Там… Принеси коробку с лекарствами, сам возьму.
– Только лишнего не заглоти.
– Я что, отравиться собрался?
– Кто тебя знает…
Ночь третья
………………………………………………………………………………….
День четвертый
Грошев лежал, болел, изредка вставая, чтобы наведаться в туалет, посидеть в кухне и покурить. Юна совсем пришла в себя, взялась за хозяйство: в кастрюле на плите что-то варилось; стиральная машина, стоявшая в кухне, урчала, работая; Юна нашла утюг и что-то гладила на кухонном столе, подстелив плотную старую штору.
Понимая состояние Грошева, Юна не тревожила его разговорами. Вечером упросила поесть. Грошеву было уже лучше, но он был по-прежнему болезненно вял, даже пришаркивал при ходьбе. Не Юне показывал, как ему плохо, скорее сам себе – чтобы не обнадеживаться раньше времени.
Пытался читать, что-нибудь смотреть, но ни к чему не было интереса. Да и не для интереса ему это надо было, а чтобы протянуть время, не спать, дождаться ночи, иначе будет бессонная мука.
И дотерпел, дождался,
Ночь четвертая
но все равно не заснул, прислушивался к сердцу, которое стучало часто и болезненно, потом показалось, что немеет кисть левой руки, он пошевелил ею, потрогал правой рукой – чувствительность нормальная, но ощущение онемелости сохраняется. И