сидел за кухонным столом, в руках у него была бутылка водки, и он как раз наливал себе стакан, дымя «Голуазом». Выглядел он неважно: выжатый как лимон, с обезумевшим взглядом и весь в краске, словно попал под обстрел фонтанирующих струй Джексона Поллока. Я посмотрел на холст, над которым он работал всю ночь. Острые линии квадратов и прямоугольников, столь характерные для его предыдущих картин, вдруг оплавились по краям. Эффект был гипнотический – казалось, будто прежний, жесткий, геометрический мир смягчился, приобрел иные очертания. Голубая грунтовка уже не была той яркой лазурью, которая навевала мысли о Санторини в раскаленный от жары полдень. Теперь этот голубой приобрел более темные, тревожные и даже суровые оттенки. В нем скорее проступал Берлин, но не Греция – впрочем, я бы не осмелился поделиться этим наблюдением с Фитцсимонс-Россом, дабы не нарваться на поток оскорблений. Как бы то ни было, он первым начал разговор, отставив бутылку и подняв на меня глаза, которые, хоть и тяжелые после ночного марафона, по-прежнему излучали странный свет, прожигающий насквозь, – видимо, его накал снижался только после того, как он вводил себе дозу.
– Не заметил, как ты пришел, – сказал он.
– Ты был занят.
– Ты не просил выключить музыку.
– Я не хотел мешать тебе. Ты был так увлечен работой.
– Выходит, ты шпионил за мной.
– Хорошее полотно.
– Это не «полотно», это картина, черт возьми.
– И все равно она мне нравится.
Фитцсимонс-Росс пожал плечами. Потом вдруг взял с полки за спиной какой-то предмет:
– Прочитал этот хлам. – И швырнул предмет мне через стол. Это была моя книга о Египте.
– Где ты это достал?
– Купил, между прочим.
– Неужели? – спросил я.
– Только не прикидывайся, будто чертовски удивлен. Здесь есть английский книжный магазин, недалеко от Cafe Paris на Кантштрассе. И, voila, Томас Несбитт о Египте.
– Я польщен.
– Это не значит, что мне понравилось.
– Не понравилось?
– На самом деле мне показалось, что книга чертовски мудреная для начинающего писателя… только учти, это не комплимент. Ты талант. Ты отменный наблюдатель…
– Так и слышу «но»…
– «Но» – это не критика. Скорее наблюдение.
– Может, поделишься?
– Жизнь тебя еще не трахнула как следует. Может, тебе и кажется, что все было. Несчастные родители, пара романов, которые ни к чему не привели, а все потому, что ты не хотел связывать себя обязательствами…
– Я этого не говорил.
– Да это ясно и без слов, Томми-бой. У тебя на лбу это написано. Пожалуйста, любите… только не давите на меня.
– Это несправедливо, – сказал я, а про себя подумал: черт возьми, когда он успел так хорошо изучить меня?
– Может быть. Зато в точку. Ты спросишь, как я могу судить об этом? Да я слеплен из того же теста, мой мальчик. Тебе необходимо испытать