штык – молодец…
– Цыц все, шелупонь! У нас тут не принято стихи читать… У нас тут Союз писателей, а не какая-нибудь там… вам… Тут водку пьют! Так вот, сволочи тут всякие летали, и пули, пули, пули свистали… Но мы не боялись, пусть нас боятся. Вот так! Вот! – несколько раз с силой ткнул указательным пальцем в стол Гусь-Хрустальный, словно он сначала ловил, а потом, как помойных мух, давил эти самые пули этим вот самым пальцем…
– Да что там пули, что там пули! Мы были и остались настоящими несгибаемыми коммунистами. И в отличие от некоторых я, например, билет свой не сжигал и до сих пор, никого не боясь, храню его… на даче в Пересделкино, в подполе. Для лучшей сохранности, – зачем-то поднялся во весь свой средний незаметный рост рыхлый, как хорошо проваренный картофель, с почвеннической лукавинкой во взоре, настоящий русский крестьянский поэт Мотькин-Перемотькин, возглавивший недавно Международное агентство помощи детям африканских свекловодов. – Я ничего не боюсь! Я сменил трактор на «мерседес» и заявляю вам всем, что теперь доподлинно знаю, что настоящий социализм построен в Швеции. Там о людях заботятся, настоящие шведские столы им устраивают каждый день. Для каждой шведской семьи. Так что я и говорю, что ничего плохого в капитализме нет. Я за капитализм и за нашего дорогого президента… Вот так вот, коммуняки… И я тоже защищал Белый дом. Только вот вечно путаю, в каком году, то ли в девяносто первом, то ли в девяносто третьем…
Сидящие рядом «писатели-патриоты» чинно закивали седыми, лысыми и волосатыми головами, подсчитывая, кто сколько медалей за эту защиту получил. Кто от Эльцина, кто от Зюзюкина, а кто и от министров обороны Сердцеедова и Бандюкова умудрился – правда, за другое…
– Шеф, кто водку пьет, стихов не сочиняет, – молодцеватым голосом, взяв «под козырек» перед начальством, отдельно от всех зашевелился бывший сын полка, а ныне министерско-оборонный писатель-полковник Разносилкин, недавно произведенный боевыми московскими казаками в генерал-полковника Изнасилкина.
Он всегда, как говорится, нескольких маток сосет. По долгу нелегкой службы ему приходится подчиняться и обоим министрам обороны, и главнокомандующему Войском Казацким Его Величества, в Москве подвизавшемуся, и пьянокомандующему московскими писателями. И он всегда стоит орденоносной грудью и всеми другими местами, тоже орденоносными, за «шефа». Симпатично и по-доброму шутит, предлагая выпить за «шефа», желает «шефу» недюжинного здоровья, чтобы «все бабы под ним трещали», и любую свою фразу заканчивает сакраментальным: «шеф всегда прав»! И всегда, естественно, имеет в виду того «шефа», рядом с которым находится. И еще он дружит с космонавтами. Как напишет какой-нибудь стих, так сразу его с оказией в космос и посылает. А потом пишет в резюме: мол, каждый мой стих совершил по орбите полтора миллиона триста восемьдесят пять тысяч двести пятнадцать оборотов. Поди сосчитай… Вот вы, читатель, можете проверить? И Глынин не может. Потому его стихов и не читает.
А