скажешь? Возвращаться – плачь-не плачь – надо. И придется опираться только на одно – на крестьянскую осмотрительность, которая, заранее предвидя это, вырастила молодую телочку. О ней придется теперь заботиться. Вовремя вырастили.
Я тоже плакала, сидя в избе и всё вспоминала, как летом приводили корову доить, а у коровы из глаз текут слезы. А к ним мошка прилипает, и я тряпочкой её по глазницам тру. Жалко мне корову. А корова мне руку лижет, мол, так отблагодарить хочу. А язык шершавый-шершавый.
Как раз в то время коров побросали по новым кабалистическим указам. Многие порезали своих, многие перестали держать, и трава, которая отродясь перед домом да по канавам не росла, теперь заполонила поляны да канавы.
А раз я вызвалась корове пойло отнести, да не умела еще, десятилетняя. А ещё надо спуститься да подняться – везде изгороди, Фу, еле донесла. Поставила перед молодой коровой ведро, а та голову опустила – да и повалила набок. Всё и вылилось. Как мне, десятилетней, это было обидно. Расплакалась, побежала к матери.
– Что случилось? – мать. – Нашла о чем плакать! Значит, не больно хотела пить корова, раз перевернула.
Держать корову – держали, а молоко я никогда не пила, как ни уговаривали. Не могла – и всё. И за коровой ходила, и молоко на дачи носила, а сама не пила.
Тут сравнительно недавно, лет десять назад, пожилая пара остановилась у дома, каждому лет по восемьдесят.
– А где мама? – спрашивают.
– А что такое?
– А мы у вас молоко всё время брали.
– Умерла мама, – скупо ответила Нина.
– А вы та девочка Нина, которая нам молоко в бидончике носила?
– А что такое?
– Нет, ничего, просто мы навестить дачу идем и всё, что с ней было хорошего связано, вспоминаем.
– Ну, хорошо, – говорит Нина.
Мол, идите. Вдруг себе: «А что? По пятнадцать копеек литр был, да принеси, да деньги не сразу, а в конце месяца. Сам держи, сам дои, сам носи на дом за такую цену. Как Хрущев вольную крестьянам дал – все сразу и разбежались. И бидончики с молоком на даче кончились. Крепостных больше не стало. Молоко каждый себе сам стал добывать. Корова-то в убыток была. Прости мою душу грешную, про дачу они пришли вспоминать. Нам это слезками обернулось, ваше хорошее».
Юность Нины Зорькиной
В Подсоле, районном городке, когда-то давно, в 30-е годы, была школа НКВД. А потом её перепрофилировали в школу военных из иностранных государств, придерживающихся коммунистической идеологии. В основном здесь учились мужчины. А дом культуры они делили с заводом, где в основном трудились женщины. Поэтому случались разные любовные истории. И часто местное население не могло выдержать такого, и были смертельные случаи. Ведь газеты трубили об интернациональном долге и дружбе, и местное население городка воспринимало это нормально. А когда переходили на личные отношения, население это взрывало. Вслед плевались, угрожали и доводили до смертельных случае. Девушки или вешались на березах в парке или топились в местном канале. А Нина Зорькина