первый! Высота шестьсот метров.
– Шестьсот первый. Понял. Есть шестьсот метров.
– Шестьсот первый. Разворот на курс сто шестьдесят градусов. Просмотрите местность!
– Шестьсот первый. Понял. Выполняю разворот на курс сто шестьдесят градусов, просмотреть местность.
– Полсотни два. Разворот на курс сто шестьдесят градусов. Ещё раз просмотрите местность!
– Полсотни два. Выполняю разворот на курс сто шестьдесят градусов. Просмотреть местность.
Владимир Александрович Шпак вел машину, погруженный в не столь приятные воспоминанья о том злосчастном мае восемьдесят седьмого года и о том, что случилось потом.
Ничто беды не предвещало. В стране шла перестройка. Вот разрешили людям торговать и что-то самим делать, к примеру, шить, потом варить и жарить пирожки, и даже открывать свои кафе. И разрешили говорить о демократии и о какой-то там свободе слова.
И девушки одели мини-юбки. Страна вырывалась наружу из плена, в котором была у себя с двадцатых годов. И в ней обнаружилось вдруг, что пока весь советский народ строил свой Коммунизм в труднейшей борьбе в окруженье врагов, другой мир – просто жил.
Увидели все, что после работы (пока ещё в душных видеосалонах без кондиционеров, что после работы итальянец или немец не становился в очередь за колбасой, а шел там в ПАБ – если он англичанин, или в кафе – если он итальянец, чтобы поесть и скоротать свое время. Он там мог познакомиться с девушкой, потом, легко купив презерватив (которых в советской стране почти не было), направиться к себе или к ней в гости.
Там люди зарабатывали деньги, летали на вертолетах и самолетах. И мог, например, инженер купить самолётик себе на зарплату. И чей-то отпрыск несовершеннолетний – Матиас Руст сел в такой самолетик, влетел в СССР и приземлился на Красной Площади.
Последствия были. Понижение в звании, увольнение, кого-то лишали наград, пускали на пенсию, но не лишали её. Обошлось без расстрелов. Отрадно одно: что люди отвыкли уже убивать и приказа сбить эту низколетящую пакость с почти что ребенком отдано не было. Никто не подумал, что может случиться такая вот, блин, провокация.
И началось.
И истребительную авиацию всего Советского Союза замучили проверками по перехватам низколетящих, а самое страшное – очень медленных целей.
Шпак помнил каждый из этих полетов, особенно третий, когда уж расслабился. И всё б ничего, но Миг-23 на форсаже почти вдвое быстрее звука. Он – самолёт с изменяемой геометрией крыла, но на скорости у земли в четыреста километров в час, как раз на той скорости, на которой только и можно начинать вести поиск низколетящей цели, дрожал от начала срыва потоков.
Сконструированный в том числе и для перехватов крылатых ракет никак не мог унизиться до скорости автомобиля на трассе Формулы-1. Четыреста – вот его нижний предел: почти посадочная скорость. Меньше, конечно, и особенно в жару – нельзя! Но денешься куда!? Казахстан. Тридцать шесть градусов Цельсия у земли. Полеты не отменяли. Сорвался поток. Самолет закрутило. Движок захлебнулся,