моего скрипучего товарища. Я приобрёл его с рук у человека, любившего этот велосипед. Когда я пришёл к нему в дом забрать навсегда его друга, он заботливо обнажал передо мной все недостатки и слабые места велосипеда, давал советы, как правильно присматривать за его состоянием, чтобы не допустить преждевременной смерти той или иной детали. «Сам велосипед ещё тебя переживёт, главное, за люфтами следить». За люфтами я, разумеется, не сильно-то уследил, но нежных чувств у меня от этого только прибавилось к двухколёсому.
Есть такая грань между своим и чужим велосипедом, вероятно, даже мгновения в вечно недробимом времени, когда перестаёшь привыкать и критиковать средство передвижения, когда осваиваешься со всеми тонкостями торможения, разгона, высоты бордюра, на которую способен подняться, не ударяя обод. И в это неуловимое мгновение, когда перестаёшь прислушиваться и оценочно относиться, наступает истинное знакомство. Как будто велосипед принимает тебя и, будто напоказ скрипнув, но слегка, чтобы не отпугнуть при слишком недавнем знакомстве, начинает вести себя раскованней. А ты, в свою очередь, начинаешь притормаживать перед водостоками и равномернее давить на педали. Не чужие всё-таки уже.
Колорадский цвет
Я решил устроить себе перерыв, пристегнул Луи-Семёна к решётке набережной и уселся на ступеньки у Львиного моста. Солнечный свет равномерно заполнял воздух, не создавая бликов пыли, и отсвечивал от разноцветных блёклых стен домов, высвобождая небрежно-строгую геометричность этого города. Это красота линии и света. Именно такое сочетание – линия и свет. Поменьше цвета, побольше света и строгих закономерных линий. Но их строгость не должна бросаться в глаза, она чувствуется чем-то априорным, допотопным и почти что бессмысленным. Как у Караваджо. По мостовой гулили голуби, прыгали, клевали, хлопали крыльями. Они выпячивали грудь и бросали по сторонам предупредительные выстрелы своими залитыми колорадским соком глазами, они были очень сосредоточены и серьёзны в своих голубиных делах. Я нашёл только двоих, у которых в глазах не было колорадской крови. Эти несколько меньше гарцевали и больше дёргались, возможно, как раз потому, что больше видели и смотрели глазами. Остальные не особо утруждались этим, остальные дёргались синхронно со всеми.
Март – время борьбы между зимой и весной. В марте преодоление, напряжение, героическая осанка. Апрель – это триумф, парад победителя, сияющий доспех, выставленный напоказ. А май – это уже праздник. которым отмечается эта победа, это сладкие вина, улыбки и расслабленные конечности. Раньше я любил май больше любого июля, но теперь я заворожён апрельской синевой. В апреле цветут яблони. От этих слов я сразу вспоминаю, как ходил вдоль пыльной дороги в частном секторе и наблюдал за опадением розоватого лепестка, нежно ухваченного ветерком и любовно притягиваемого к земле. Неуклюже лопушистые ветви и листочки, но такие прекрасные в цветении. Уже много апрелей я надеюсь на повторную встречу с яблонями, но