беглеца. Если бы аналитики в погонах внимательно читали интервью танцовщика, то они бы поняли, насколько сильно влияние Фариды на сына. Так, в журнале «Мари-Клер» за октябрь 1961 года было написано: «Нуреев боится, что мать приедет за ним в Париж и отвезет его в СССР. Однажды его спросили об этом, и он подтвердил: „Наверняка я бы проглотил приманку“».
«Я много раз видела Рудольфа в его лондонском доме, – вспоминает Николь Гонзалес, его парижский пресс-атташе, – готового ехать в аэропорт за матерью. Вроде бы ей давали визу, и Руди оплачивал билет на самолет. Но в последнюю минуту приходила телеграмма, в которой говорилось, что его матери в самолете нет. „Я уже начинаю к этому привыкать“, – вздыхал он»30.
Нуреев как заведенный продолжал делать официальные запросы, убежденный, что однажды чиновники сдадутся. Чиновники, может быть, и сдались бы, но в дело вмешивалась политика.
По сути, жизнь семьи Нуреевых во многом зависела от случайностей международной дипломатии. В 1970 году Рудольф был страшно огорчен побегом Наталии Макаровой, потому что был убежден: это негативно отразится на его собственной судьбе. Решения Хельсинкского совещания 1975 года31 вселили в него большие надежды, но на практике ничего не произошло, и для Нуреева это было поводом для депрессии.
В 1976 году, отчаявшись увидеть мать, он решился заговорить. Выйдя из больницы в Калифорнии, где он оказался из-за пневмонии, Нуреев официально обратился к американскому президенту Джеральду Форду и британскому премьеру Гарольду Вильсону с просьбой оказать давление на Брежнева. Год спустя, незадолго до конференции в Белграде, на которой предстояло конкретизировать Хельсинкские соглашения, он повторил попытку.
1 апреля 1977 года «Нью-Йорк Таймс» опубликовала открытое письмо Нуреева, в котором тот подтверждал свою добрую волю и свой политический нейтралитет. Просьбы, обращенные к Кремлю (выпустить за рубеж Фариду Нурееву, ее дочь Розу и внучку Гюзель), по всему миру поддержали люди, хорошо знавшие талантливого танцовщика (всего было собрано более ста тысяч подписей). Но сердце человека, который мог бы решить эту проблему (я полагаю, Брежнева), дрогнуло не сразу.
Гюзель, которой было уже девятнадцать лет, позвонила своему знаменитому дяде в июле 1980-го. Как оказалось, она вышла замуж за молодого эквадорца, учившегося в Советском Союзе, чтобы на законных основаниях выехать из страны. Рудольф срочно перевез ее в Нью-Йорк. Для обоих встреча была настоящим шоком. Девушка плохо адаптировалась к западному образу жизни и не понимала элементарных вещей. Она не получила достойного образования, не умела себя вести и не проявляла ни малейшего интереса к миру искусства. Тем не менее гонору ей было не занимать. Когда, например, Рудольф спросил ее, что она сделала с шикарными меховыми вещицами, которые он присылал в СССР, она ответила, что оставила их там, потому что была уверена, что на Западе они вышли из моды. Рудольфу это не нравилось, но он помогал ей во всем. Ему казалось, что так он оплачивает долг перед своей семьей.