человек. Смотрят, шарят там, но ничего не находят и даже не слышат, а наверху, напротив, постукивание и свистки явственно продолжаются. Все село заволновалось. Толпами приходили наблюдать «духов».
Однажды днем на дворе и в доме были люди, в кухню вдруг со двора сверху влетел камень. Влетел в окно, когда оно не было отворено, даже рама не створная, а стекло оставалось неповрежденным. В другое окно, по другому направлению, влетели куски сухой глины и извести и упали на пол. Стоявшие на дворе люди не видели ничего особенного, но заметили только, что люди, бывшие в кухне, казались сильно испуганными. Куски глины и извести о. Николай хранит и поныне. Один кусок ударился в руку женщины, которая некоторое время чувствовала значительную боль. Ничего более не оставалось делать как прибегнуть к молитве. О. Николай распорядился поднять св. иконы из церкви и принести домой. Лишь только иконы поставили в комнате, как из кухни еще два раза стукнуло. Отслужили молебен и прочитали соответственные молитвы; с тех пор стало спокойно.
Я намерен рассказать бывший со мною в 1825 году странный случай. И тогда я не мог, да и теперь не могу объяснить его никакими известными нам по науке законами действующих в природе факторов, – сообщает в «Русской старине» некто О. А. Пржецлавский.
От самого приезда в Петербург в 1822 году я жил постоянно вместе с другом моим, товарищем по университету, Александром Парчевским. Во время происшествия мы квартировали в известном доме Иохима, в бывшей Мещанской (теперь Казанской) улице, напротив Столярного переулка. Квартира наша, в 3 этаже, расположена была следующим образом. При входе с лестницы малая передняя, из ней налево большая кухня, с окном, выходящим на лестницу так, что в него можно было видеть, кто к нам приходит. Затем вторая передняя побольше первой.
Она вела в большую комнату, служащую нам общею гостиною; из ней направо также общий кабинет, где каждый из нас имел бюро. Налево из гостиной темная комната, общая нашa спальня. Мы не обедали дома, и в кухне помещался наш лакей Антон.
Мы имели собаку, большого легавого кобеля Бекаса. Пес этот был замечательно смышленое животное, до того, что в том, что его лично интересовало, он понимал наш разговор. Уходя со двора вечером, когда мы отправлялись к близким знакомым, то брали с собой Бекаса, что ему доставляло большое удовольствие. В других случаях он оставался дома. Когда мы собирались уходить, Бекас напряженно прислушивался к нашим речам, сам научившись понимать их. Если мы согласились между собой, что он пойдет с нами, то он впадал в радостный восторг, прыгал по комнатам, подавал нам шляпы и палки. Если же уразумел, что должен остаться дома, то с грустным выражением в глазах ложился под диван и в негодовании даже не провожал нас до дверей. Ночью это был самый чуткий страж.
В половине октября товарищ мой уехал на несколько времени в свое поместье в Виленской губернии, и в квартире остался я один с лакеем и собакой. Я вел тогда жизнь довольно рассеянную, бывал много в свете, но главное – принадлежал