лечения». Да, конечно, женские болезни опасны осложнениями и бесплодием. А диагноз уфимского доктора Федотова после осмотра Крупской был весьма печален: «Генитальный инфантилизм». Не знаю, что это такое, но видимо ничего хорошего жене Владимира это не сулило.
И, видимо, потому что Надежда Константиновна не имела детей, она перенесла весь свой не растраченный материнский инстинкт на своего мужа, посвятив ему свою жизнь. А еще у них были общие идеи и стремления, что, похоже, было выше каких-то интимных отношений.
Марксизм дал Крупской то же, что и мне – величайшее счастье, какого только может желать человек, – знание, куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала нас жизнь.
Любила ли она своего мужа? Я много раз, наблюдая за ними, задавала себе этот вопрос. И пришла к выводу, что ответ будет: «да», но только если любовью можно назвать несокрушимую верность и полное понимание.
Я часто видела, как, когда Ленин работает, Надежда Константиновна мудро и незаметно умеет направить его руку, сделав вид, что она лишь помогает. Владимир никогда не терпел возражений, но его супруга и не имела обыкновения возражать, мягко, исподволь она заставляла прислушиваться к себе. Мне приходилось наблюдать, как Надежда Константиновна в ходе дискуссии по разным вопросам не соглашалась с мнением Владимира Ильича. Это было очень интересно. Возражать Владимиру было очень трудно, потому как у него все всегда было продумано и логично. Но она тонко подмечала «погрешности» в его речи, чрезмерное увлечение чем-нибудь… Когда Надежда Константиновна выступала со своими замечаниями, Владимир посмеивался и почесывал затылок. Весь его вид словно говорил, что и ему иногда попадает. И со стороны это все выглядело как в поговорке: «Милые бранятся – только тешатся».
Но, все же, я думаю за всем этим стояла не состоятельность Надежды Константиновны как женщины. И, думаю, это не могло ее не ранить. Но она почему-то не выгоняла меня из дома, а даже наоборот – все так же часто звала меня к ним. И мы также продолжали дни напролет проводить вместе.
Иногда мне стало казаться, что, если бы я лежала в одной постели с Владимиром, а она в этот момент зашла в спальню, то и тут Крупская бы ничего не сказала, а только тактично вышла бы из комнаты.
Я чувствовала, что с каждым днем все больше и больше Владимир начинал относиться ко мне не как к товарищу по партии, а как к женщине.
– Инесса, ты моя муза! – как-то в минуту откровения сказал он мне. – Когда ты рядом, я чувствую, что могу свернуть горы!
– Владимир, перестань… – начала было я, а потом сама же себя и оборвала, я – взрослая женщина и должна говорить прямо то, что думаю и чувствую. – Я хочу быть твоей музой! Это то, чего я хочу больше всего на свете, дорогой Владимир! – продолжила я уже в ином ключе. И, набравшись смелости, посмотрела ему прямо в глаза.
Ленин взгляда не отвел. Он несколько минут пристально разглядывал меня, а потом, улыбнувшись, сказал:
– Тогда