тот, что с посохом. – А теперь расходиться пора. Проводи башенную, – он ткнул своей палкой куда-то в толпу. Созданьица расступились, не хотелось им, видимо, меня провожать. Они переглядывались, пихались, указывая друг на друга:
– Тебя выбрали.
– Нет, тебя.
– Тебя!
И наконец, ко мне вышел совсем низенький вихрь, меньше метра ростом.
– Ты Мирианна? – спросил он зачем-то.
– Я, – врать, так врать.
– Тогда идём. До опушки провожу, а дальше сама. Там до Башни близко, не заблудишься. Но нам в Башню нельзя. Он запретил.
– Ваш господин… – так называл его ветровой. – Давно вы его не видели?
– С алой мори не показывался. Мы-то вихри помним его, наш век долог, а другие и лик его позабыли. Спроси у дуба, как владыку нашего звать, не ответит ведь ничего. Спят деревья, травы дремлют, прорастают по весне, ибо велено, умирают по осени спящими. Мы их будим на равноденствие, хороводы водим как встарь. С каждой стужей труднее и трудней дрёму сбрасывать. Раньше на половину года песни хватало, теперь если час прободрствуют, считай, повезло. Дед говорит, это морь виновна, а я думаю, он дрему наколдовал. Кто ж ещё? Он велетов в камень обратил. Он! Ты слушай меня, светлоокая.
– Светлоокая?
– Светлоокая, – подхватили голоса.
Сколько ещё вихрей и ветерков в рощи прячется, идёт по моим следам?
– Ты спасешь нас, Мирианна. Ты справишься.
– Справишься, – подхватили ветра. Знать бы ещё, с чем справляться.
– Вот и пришли. Рощу пройдёшь, и будет Башня. Недалеко тут, – взмахнул рукой вихрь, указывая направление.
– Спасибо.
Вихрь поклонился, но уходить не спешил. Ждёт чего? Впрочем, мне им нечем помочь и обнадёжить нечем, не люблю давать пустых обещаний. Да и не Мирианна я, не светлоокая. Надо ли мне к Башне идти? Там ведь тени, демоны крылатые, узкая комнатка, полная изломанных ларчиков. Неужели каждый ларчик – это мир?
Он, наверно, долго экспериментировал, пробовал, ошибался, забраковывал. Владыка, господин, башенный бог.
Небо медленно затягивали тучи, не видать диковинных созвездий и луны их не видать. Я бы осталась здесь, но чувствую, не рады ветровые моему обществу, да и воздух с каждым часом каким-то тугим делается, тяжело, как на высокогорье, дышать, точно гонит меня неведомая сила назад. В рощу я вошла, когда лунный свет совсем блеклым стал, а ведь светлая ночь была. Деревья здесь росли на почтительном расстоянии друг от друга, даже ветвями почти не касались, а кроны у них широкие. Тихо тут, только листья шуршат, и в подлеске то ли мышь, то ли птица ночная копошится. Я вынула камешек из кармана, как хорошо, что он попал ко мне. Я шагала широко, старалась не сворачивать, но чем глубже я уходила, тем темнее становилось вокруг, и тем сильнее мне казалось, что эта дорога неправильная. Я спускаюсь в овраг, а Башня стояла на холме. С поляны до старого дуба мы с ветровым шли не очень-то и долго, шли вдоль ручья. Вихрь обманул меня?
Ночной туман стелился непривычно синий, точно подсвеченный изнутри, плотный и мягкий, как паутинка, как ковыль. Можно ли им дышать? Я задирала голову, я стояла по плечи в тумане. Вдруг