Вот всё люди-то какие уважаемые – учителя мои!
– Вы где-то учитесь? – спросил Стёпа, почему-то вообразив, как Петруша понуро сидит за партой рядом с Красавчиком, а учительница у доски показательно, с треском рвёт его тетрадь из-за плохого почерка. В том, что у старика плохой почерк, мальчик не сомневался.
– А как же?! Конечно, учусь! Это всегда полезно, всегда благо! Только вот, что дураку учиться? В одно ухо влетело и во второе влетело, а душе никакого от того прибытку… – И Петруша горестно пожал плечами.
– Подождите-ка, а кто это – ваши учителя? – спросил Степан, голос его заметно дрогнул.
Мальчик вдруг понял не умом даже, не душой, а битыми боками, что имеет в виду старик.
– Это те отморозки – ваши учителя?! – прошипел он. – Это они-то умные люди?! Профессоры?! Они же вас оскорбили, надсмеялись на глазах у всех!
– Запомни, радость моя, учителя – это очень уважаемые люди, за них век надо Бога молить, они утруждаются, чтобы научить нас жизни! – подняв узловатый палец вверх, значительно произнёс Петруша. – Учёба-то не всегда радость сплошная, это великий труд и великая наука.
– У меня весь мир – такие учителя! – зло выпалил Стёпа. – Они мне всю жизнь отравили! Я никогда им спасибо за это не скажу! Никогда! Я с моста из-за них хотел броситься! – Мальчик перешёл на крик, но вдруг голос его оборвался.
Стёпу колотил озноб, в глазах потемнело… Мальчик сник и замолчал.
– Ой, какие слова-то страшные сейчас закружили воронами вокруг нас! – Петруша торопливо снял шапку, будто она сильно испугалась, погладил её и посадил на место.
И печально замолчал. Не произнеся больше ни слова, он обнял мальчика и прижал к себе. А тот стоял, уткнувшись носом в его коричневое, заскорузлое пальто, и рыдал безудержно, громко и отчаянно.
Когда боль утихла и слёзы закончились, Стёпа, не поднимая лица, тихо, по-детски начал всхлипывать:
– Я – урод бесцветный! Меня все ненавидят! Я никому не нужен! Зачем я вообще родился-то?!
– Радость моя, белый лист, если посмотреть так, как ты смотришь, – тоже бесцветный. Но в том его и польза, и предназначение. – Из глаз старика бежали тихие, сочувственные слёзы. – Вот, душенька, погляди на мой-то лист. Вроде старался я над ним, старался, а только испортил, заляпал неподобающе. Жалко его, что такое сокровище дураку досталось. Был бы кто поумнее – мог бы таблицу заумную свою здесь поставить, или, скажем, график прироста какого-то, или стихотворение написать. А я просто что-то намазюкал чёрное – ни красоты, ни пользы, и суть вся заплыла.
Стёпа чуть отступил от старика, неловко было так стоять на глазах у прохожих, а кроме того, хотелось понять, что Петруша имеет в виду на самом деле: к его манере говорить надо было ещё привыкнуть. Этот человек не вписывался ни в какую таблицу и ни в какие рамки, но его хотелось слушать, хотелось стоять рядом с ним и быть счастливым.
Мальчик уставился на мольберт, к которому был прикреплен вымазанный краской лист. Действительно, замысел художника