и Джон уже не может остановиться.
– С ним что-то случилось, он болен, и ты хочешь быть с ним. Это можно понять. Но поставь себя на мое место. Мне велено уговорить тебя сесть в машину, Антония. Если ничего не получится, для меня это чревато последствиями.
– Не моя проблема, – голос Антонии становится ледяным. – Меня не волнует, что будет с толстым некомпетентным полицейским, который настолько облажался, что его отправили за мной. А теперь убирайся. И передай Ментору, чтобы прекратил свои попытки.
Инспектор Гутьеррес с каменным лицом делает шаг назад. Без понятия, что еще можно сказать этой сумасбродке. Он проклинает себя за то, что ввязался в это дело и потерял кучу времени. Остается лишь вернуться в Бильбао, встретиться с комиссаром и расплатиться за свою тупость.
– Ладно, – говорит Джон, прежде чем повернуться и, поджав хвост, уковылять в коридор. – Но он просил тебе передать, что в этот раз все иначе. В этот раз без тебя не обойтись.
4
Видеозвонок
Антония Скотт смотрит, как огромная спина инспектора Гутьерреса исчезает в коридоре. Считает удаляющиеся шаги – медленные и тяжелые. Досчитав до тринадцати, переворачивает айпад.
– Теперь мы можем поговорить, бабушка.
На экране видна старушка с добрыми глазами и пышной прической. Лицо ее настолько морщинистое, что борозд на нем не меньше, чем на виноградном поле Ла-Риохи. И старушка сейчас как раз опустошает бокал вина.
– Почему ты мне позвонила? Ведь десяти еще нет.
– Я позвонила, когда услышала, что он поднимается. Я хотела, чтобы ты была здесь, а то мало ли что.
Они говорят на английском. Джорджина Скотт живет в Чедворте, на окраине Глостера, в крошечной английской деревушке, где время остановилось несколько веков назад. Городок с почтовой открытки. Римская вилла. Стены, покрытые мхом. И высокоскоростной интернет, благодаря которому бабушка Скотт разговаривает с Антонией два раза в день.
– Мне показалось, что он красив. У него был голос красивого мужчины, – говорит бабушка.
Ей очень хочется, чтобы ее внучка выбралась из своей паутины.
– Он гей, бабушка.
– Глупости, милая. Стоит лишь ему прикоснуться к тебе, и он уже не гей. Я в свое время вылечила нескольких таких.
Антония закатывает глаза. Бабушка Скотт твердо убеждена, что «политкорректность» – это про Уинстона Черчилля.
– Бабушка, ну ты и скажешь…
– Мне девяносто три года, милая, – говорит в свое оправдание старушка и наливает себе еще вина.
– Ментор хочет, чтобы я вернулась на работу.
Струя бордо слегка подрагивает, и несколько капель проливаются на стол. Невероятно. Бабушка Скотт едва способна расписаться, не выходя за края страницы, но когда дело доходит до наливания вина, рука ее тверда, как у пластического хирурга.
– Но ты этого не хочешь, не так ли? – спрашивает бабушка. Голос прямо как у невинной овечки, за которой почти не разглядеть волка.
– Ты же знаешь, что нет, – отвечает Антония. Ей не хочется снова затевать спор.
– Конечно,