это называется гордыня.
V
К сожалению или счастью – обошлось. Капельница, несколько уколов, транспорт домой. Зинаида Петровна не понимала, что ей спасли жизнь. Когда она открывала глаза, стены вокруг расплывались, свет казался необычайно тяжелым. Она не могла разобрать, была ли она в палате или у себя дома. День-два она лежала в кровати. В туалет идти ей было нечем, организм окончательно опустел и начал жрать сам себя. Во сне она неразборчиво бормотала, обращалась к своему сыну и Богу. Посыл всегда оставался тем же: «Спаси моего сына, а остальные пусть мучаются как я». Виктор Анатольевич, нелюбимый муж и скупердяй, изредка поглядывал в комнату чтобы убедиться, что жена не умерла. Своей вины в ухудшении здоровья своей жены он разглядеть не мог, ибо синяков и шрамов не было видно, а значит, их и не было. Не его рука довела.
Когда ночью Зинаида Петровна открыла глаза, ее зрение вернулось в норму. Каким шоком для нее было узнать, что ее вывезли из больницы. Но куда? Вместо шершавого потолка над ней повисло черное небо. Пустое, звезды потухли. Она легко поднялась с кровати, как в дни своей юности. И пол куда-то делся. Кожу щекотала холодная трава.
Зинаида Петровна осмотрелась вокруг – и даже шея не хрустела! – и не видела ничего другого, кроме бескрайних полей и макушек елей на горизонте. «Выкинули меня на улицу! – думала она, – Что же они сейчас с моим сыном сделают, ой, ой».
Куда идти – непонятно. Ее должно было вновь настичь отчаяние, и она бы не сопротивлялась, но вокруг все было настолько спокойно и умиротворенно. Как будто и катастрофы не было, пожара, операций, уколов, капельниц и крови; бессонных ночей над обезображенным телом. Она уже и забыла это чувство.
Только сына не было нигде. Это единственное – непогашенное чувство долга –беспокоило ее, оттягивало вечную безмятежность. Она побрела прямо, туда, где макушки елей шелестели от ветра. Когда Зинаида Петровна решила убедиться, что ничего не забыла в кровати, то обнаружила, что кровать исчезла. Следов на земле не осталось. Она должна была испугаться, но нет. Долго она шла вперед, и горизонт становился ближе, но дойти до него ей было не суждено. Вечно за краем продолжалось поле, и заканчивалось оно новым горизонтом. Звезды на небе не объявились, сквозь мрак ночи разобрать дорогу было невозможно. Наступила миру тьма.
– Надо в город, обратно, – трепетала Зинаида Петровна, – надо бежать, надо к сыну. Он же без меня никак, его же там того… беззащитного, маленького.
– Зря ты так, женщина, – прогремел голос между деревьев; земля задрожала, и из темноты вышел человек. По крайне мере, таковым он виделся Зинаиде Петровне. На самом же деле назвать эту сущность человеком было бы неправильно. Перед ней он стоял в том обличии, которое она воспримет, до боли знакомом; чье слово будет равным, а спор ценным.
– Святы боже, Алексей Маркович, а вы-то откуда тут? – Зинаида Петровна подбежала к нему. – Вы же это, спились, мне мать говорила и отец, я вас пятьдесят лет не видела, с самой школы. Что вы тут делаете?
– Пойдем, Зинаида,